Вздрагиваю и пытаюсь сжаться еще больше, желая провалиться сквозь землю, опасть сухими листьями, но только бы оказаться подальше отсюда и больше не видеть его возле себя. Я пробыла в плену так долго, что, казалось, весь мой мир разделился на ДО и ПОСЛЕ, и то, что было до плена хочу забыть, как страшный и ужасающе реалистичный сон.
— Я слишком долго был рядом с тобой, чтобы вот так просто отпустить. Ты должна это понимать, если не дура.
Вдруг он резко бросается ко мне, и я не успеваю даже осознать, как Клауд берет меня своими ручищами чуть выше локтей и давит пальцами так, что слышно, как трещит кость. Он нависает надо мной черной громадой с темнеющим лицом, мрачными глазами и шепчет со звериным свистящим звуком:
— Развод — это слишком просто, девочка моя. Вы все поплатитесь. Ты — за измену, а твой любовник — за то, что он сделал.
— Он не мой…лю… — начинаю говорить, но тут он начинает трясти меня так сильно, что, кажется, скоро отвалится голова. Трясет, а у самого злость буквально льется потоком из глаз, брызжет расплавляющей лавой, накрывает страшным звуконепроницаемым коконом.
— Не твой? Не любовник? Что ты говоришь, шкура?! Ты слила с моего компьютера всю информацию по незаконным застройкам в центре города, которые принадлежат мне, и теперь мне предстоит выкручиваться в суде. Ты переслала мэру скриншоты договоров на нелегальную поставку наркоты в тюрьмы штата, и информация вышла дальше, чем нужно, из-за чего меня сняли с предвыборной гонки. Ты понимаешь, то ты наделала? Дрянь! Ты разрушила мою жизнь!
Он резко отпускает меня и откидывает в сторону. Я чувствую, как горят места, к которым он прикасался, кожу покалывает так, что становится ясно — синяки уже проступили на нежной коже.
Клауд запускает руки в волосы и ходит из стороны в сторону. Оглянувшись, я смотрю на дверь и прикидываю расстояние, чтобы волчицей юркнуть в спасительную тень леса. Не думаю, что смогу далеко убежать, но попытаться уже стоит — Блэквуда явно накрывает тьма, с которой никому не совладать.
Вдруг он останавливается и смотрит на меня сумасшедшими глазами. Такого взгляда я еще не припомню: зрачки будто вращаются, как бешенные, по кругу. Его лицо преображается: черты заострены, губы мелко дрожат. Так мелко, что не увидеть, если не знать.
О, Луна. Я даже не могу представить, что меня ждет сейчас.
— Клауд, — пытаюсь использовать все инструменты, чтобы хоть немного снизить агрессию, в том числе свой тихий и практически уверенно-спокойный голос. — Мы можем все обсудить в другой, спокойной обстановке.
Наверное, не стоило этого говорить, потому что прозвучало невысказанное место, которое перестало нести свой сокровенный, сакральный смысл для волка- оборотня:
— Дома? — зло хохочет он, как страшный злодей из фильма ужасов, на которого, к слову, становится похожим своим белым лицом и всклокоченными волосами. — Нет больше никакого дома для тебя, маленькая шкура.
Он снова придвигается ближе ко мне, а я дрожу, как заяц. Снова сует руку в карман, вытаскивает из него цепь. Она звенит мелодично, но в тишине комнаты, где слышно только мое частое дыхание и резкий выдох Клауда, теперь понятно, что это не приятный звук. Такой могут издавать только кандалы для рабов.
— Клауд, довольно этого! — я протягиваю руку к нему в немой мольбе. После того, как Алекс показал мне, что я могу любить и достойна того, чтобы быть любимой, сейчас во мне пробивается росток надежды, что и Клауда можно отговорить, или хотя бы отсрочить мою погибель.
— Да пошла ты, — он резко откидывает мою протянутую ладонь и усмехается. — Шкура.
Взмахнув цепью, распрямляет ее, от чего она снова звенит кольцами, хватает меня за руку и тянет за собой. Я упираюсь, как могу. И тут ужас накрывает меня с головой. Все тело бьет дрожь, ощущение удушья и онемения в груди становится все сильнее, все звуки резко заглушаются, и кажется, что я нахожусь под миром, погребенной им, и даже не могу услышать звуки собственного дыхания.
Под аккомпанемент безжалостно колотящегося сердца, эхом повторяющего ужас, что пронзает меня, Клауд тащит меня в подвал.
Поняв, что дверь, которая находится возле кухни ведет в подвальное помещение, я ору, брыкаюсь изо всех сил, желая сохранить себе жизнь.
Он снова, снова тащит меня в темноту, в закрытое помещение, куда не может проникнуть солнечный свет. Я пытаюсь ухватиться за косяки двери, и держусь из последних сил, ломая ногти, пока он не дергает меня, и я не качусь за ним вниз по лестнице, даже не чувствуя боли от того, как ступени отпечатываются на моей заднице, ногах.
— Я ненавижу тебя-аааа — кричу, но это бесполезно, крик похож больше на писк маленького котенка, которого решают утопить в воде.
Достигнув пола, он резко разворачивает меня к себе, и я зажмуриваюсь: маленькая, еле живая лампочка, что висит на шнурке на самом верху маленькой полупустой комнаты, еле освещает пространство. Но нам не нужен свет, волки видят прекрасно и в темноте. Свет — это своеобразный привет от Блэквуда: устрашающий элемент, от которого моя решимость к борьбе всегда падает.
Его лицо в полутьме приобретает страшный оттенок. Из бледного оно становится едва ли не синим, половина лица полностью покрыта черной тенью, как маской злого героя в страшном немом кино.
Он отпускает меня, но я не могу сбежать: пригвождена к месту страшным взглядом, выжигающим все нутро. Его власть надо мной все еще сильна, да и против такой силы, какой обладает мужчина, мне не пойти. Стою смирно, но молча реву так, что весь образ Клауда становится размытым.
Он снова дергает своей цепью.
Слышится короткий звук, и он набрасывает на мою шею ошейник, опаляющий холодом. Второй конец пристегивает к балке рядом. С высоты своего роста он смотрит на мое лицо, залитое беззвучными слезами.
— Дом по периметру облит бензином. Ты сгоришь здесь заживо. Вода не смогла вымыть из тебя твои ужасные помыслы, твою сучью натуру, но огонь…Огонь очистит тебя, я верю в это!
Глаза его сверкают в темноте.
— Ну а пока развлечемся напоследок, — говорит он спокойно.
Амалия
Я дергаюсь назад, прижимаюсь к деревянной балке спиной, и чувствую, что она сразу становится ледяной от холодного пота.
Клауд достает небольшой предмет из кармана, жмет на кнопку, и из железного футляра выпрыгивает острие ножа.
Он подносит нож к моей руке и прижимает его сильнее. Кровь тут же откликается и течет из рассеченной раны. Боль прожигает тысячами уколов толстых игл, ручеек крови становится все больше и горячее.
Клауд смотрит на выражение моего лица, по которому текут горячие беззвучные слезы, наслаждается видом изогнутого в горестном вдохе рта, требовательно ждет, когда открою глаза.
Порез становится длиннее и глубже, к нему присоединяется еще и еще один, и скоро вся рука становится одним сплошным кровавым куском мяса.
