— И как вам удалось выжить?
— За счет рыбы. Разжевывал рыбу, чтобы получить из них сок, очень горький, но который можно, все-таки, пить. Здесь водится много рыбы.
— И почему так не делали те, с Марчены.
— У них не было снастей. В этих водах стоит забросить крючок, даже без наживки, и какая-нибудь рыба обязательно схватит его, из любопытства. Но никогда не поплывут вам в руки по собственному желанию. С леской и крючком тут можно жить, не беспокоясь о пропитании. На Исабеле я познакомился с одним типом, который тоже потерялся в открытом море. Снастей у него не было, и наживки он никакой не нашел, и отрезал себе палец, из гвоздя сделал крючок, палец насадил на крючок, поймал рыбу, порезал на куски, и насадил на крючок, поймал больше рыб… Ну и так далее… Для спасения собственной жизни пожертвовал пальцем.
— Дешево отделался.
— Это как посмотреть. Началась гангрена, и пришлось отрезать всю руку.
Едва мы вышли в открытое море, Гузман взял курс на юг, на небольшой остров, видимый на горизонте. Я заглянул в карту.
— Это Баррингтон?
Он отрицательно покачал головой.
— Худ. Баррингтон по левому борту.
— Но Баррингтон расположен на середине пути к Санта-Круз. Почему мы напрямую не пойдем туда?
— Из-за ветра… Дует справа, такой путь будет в два раза дольше. Предпочитаю выйти в открытое море, подойти к Худ и потом повернуть. Оттуда Юго-Восточный ветер подхватит нас, и мы как стрела долетим до залива Академи-Бэй на Санта-Круз.
Я промолчал. Гузман казался человеком, знающим свое дело. Я задремал. Солнце палило нещадно, когда я открыл глаза, увидел перед собой очертания острова Худ.
Он не был большим, но с того места, откуда мы смотрели на него, выглядел черным, с отвесными скалами, поднимающимися из воды, покрытыми колючими кустарниками, бурыми от солнечных лучей, неприветливым.
— И кто тут живет?
— А никто… Здесь нет ни воды, ни еды. Это проклятая скала. Я понять не могу, как тот дьявол Оберлус смог прожить тут столько лет.
— А кто это такой Оберлус?
— Уфф! Он умер почти двести лет назад, но бухта до сих пор носит его имя. Ненормальный, дьявол, а не человек. Рассказывают, что страшнее него обличием еще не рождался ни один человек, и потому он поселился здесь, на этих камнях, где только своим видом мог испугать птиц, черепах, да тюленей. Еще говорят, что душа его была изуродована хуже, чем тело.
Он досконально изучил каждую трещинку, каждую пещеру на острове. И когда какое-нибудь судно причаливало к этим берегам, чтобы поохотиться на черепах или поискать дерево для ремонта, он ухитрялся каким-то образом похитить кого-нибудь из экипажа, спрятать на острове и затем превратить в раба. Рассказывают, что у него было с полдюжины человек. Держал их связанными и заставлял работать на себя, словно животных, и, конечно же, люди умирали от голода и плохого обращения. Еще ходят слухи, что он не гнушался насиловать их… Вы понимаете о чем я говорю.
— И чем они здесь питались?
— Галапагосами, рыбой, немного картофеля, тыквы, что высаживали среди камней, когда дождь шел.
— Я полагал, что галапагосы не водились на Худе.
— Теперь их здесь нет. Пираты, китобои и Оберлус всех съели… но раньше жили здесь, и разновидность отличная от остальных.
— А что произошло потом с Оберлусом.
— Однажды он украл с одного китобойного судна лодку, согнал туда всех рабов, что оставались у него в живых, и взял курс на континент. Смог добраться только до Гуаякиля. Во время путешествия, чтобы утолить жажду, пил кровь своих рабов. Настоящее чудовище, не человек вовсе. Сгнил в тюремной камере в Пайята, с обвинением, среди прочего, в колдовстве.
Гузман замолчал, молчал и я, впечатленный рассказом об Оберлусе. На тот момент все это показалось мне не больше, чем его фантазия, но позже я обнаружил некоторые факты, подтверждающие его словам, пусть и частично.
Большая тень скользнула над нами, и я поднял голову.
Огромная птица с длинными крыльями, с оперением коричневого цвета и белоснежной шеей, планировала над нами, пристально следя за носом лодки.
— Альбатрос, — сказал Гузман.
— Диомедеа?
Он удивленно взглянул на меня. Я понял, что он не знает значения этого слова. Я кинулся к своему багажу, и, хотя места в лодке было очень мало и особенно не повернешься и не развернешься, но, открыв чемодан, я все же нашел интересовавшую меня книгу, где прочел следующее:
«…Более двух тысяч пар альбатросов Diomedea irrorata, разновидность исключительно обитающая на архипелаге, селятся на ровных местах острова Худ и не обитают ни в каком другом месте. Имеют обыкновение проводить на острове Худ до восьми месяцев, вплоть до конца ноября или начала декабря, когда улетают на юго-восток к берегам Чили, а с наступлением весны возвращаются, привлеченные большим количеством каракатиц, приплывающих в эти воды…»
И тут я выругался по поводу собственной глупости. Вплоть до этого момента я никак не мог осознать, что Худ — это название острова, который также называют Эсмеральда и который собирался посетить. То, что здесь у каждого острова два, а то и три названия, несколько сбило меня.
Такое изобилие имен объясняется тем, что вначале испанцы придумывали названия, затем английские пираты и китобои, а последними оказались эквадоцы, в чьем ведении и находится сейчас архипелаг. Таким образом вначале это была Санта-Мария, что затем превратилась в Чарльз, и наконец в Флореану. Эспаньола — это Худ. Сан-Кристобаль — Чатэм. Исабела была Альбермаль, а Фернардина — Нарборо, ну и так далее…
Едва я понял, что перед моими глазами сама Эспаньола, сразу же попросил Гузмана плыть к ней, на что он удивленно посмотрел на меня.
— Это зачем еще? Там нет ничего.
— Альбатросы, — показал я ему на небо. — Четыре тысячи альбатросов. Что, этого мало?
Он неопределенно пожал плечами, но подчинился, лодка медленно развернулась и пошла к острову, а через час Гузман спустил парус, и нос лодки легко коснулся песка на крохотном пляже, в конце маленькой бухты, где в большом количестве водились тюлени.
— Это бухта Оберлуса, — объяснил мой товарищ. — Рассказывают, что вон там, в тех оврагах, у него была хижина, и там же он держал пленников.
Он спрыгнул на берег и пошел в глубь острова. Отсюда и вплоть до северной оконечности острова ландшафт медленно поднимался. На расстоянии в один километр все вокруг было усеяно глыбами вулканического происхождения, между ними то тут, то там пробивался низкорослый, чахлый кустарник с грязно-зелеными листьями, что сильно контрастировали на ярко белом фоне некоторых из камней, и не потому, что камни эти были белыми от природы, а просто они были покрыты густым слоем птичьего помета — следы жизнедеятельности тысяч и тысяч птиц, обитавших на этом острове.
