Пеликан же, большой, тяжелый, неуклюжий, летал над самой поверхностью, почти без усилий, и, как могло показаться, почти без всякого желания, вдруг падал, размахивая крыльями, кружился над водой, продолжая быстро махать крыльями, как будто получил заряд дроби. Потом тяжело шлепался на поверхность моря, вспенивая воду и поднимая вокруг фонтан брызг, от чего создавалось впечатление, что он вовсе не добывал еду, а лишь развлекал зрителей. Но редкий случай, когда первый не взмывал в воздух с рыбкой в клюве, а второй не заполнял свой большой кожаный мешок. Наконец, олуша полетела прочь, продолжая по дороге ловить рыбу, а пеликан уселся на камнях в нескольких метрах от того места, где я стоял, и принялся приводить в порядок свое оперение, не обращая на меня никакого внимания, с отсутствующим видом, словно старик, погруженный в свои воспоминания.
Наступал вечер. Солнце клонилось к горизонту, и я подумал, что отсюда и на запад нет ничего, кроме безбрежного моря, безграничного водного пространства — мили и мили океана. Вдоль линии Экватора, проходящей через Галапагосы и до самых берегов архипелага Гилберта, нет ничего, кроме воды, а это не много ни мало, девяносто градусов, четверть всей планеты, покрытой соленой водой.
И там, на островах Гилберта, на Фиджи, на Тонга, и на множестве других островов, сказочных по красоте и почти забытых, существует традиция отправлять умерших на их пирогах в райский мир Таароа, в безмятежное море Ноа-Ноа, что никогда не волнуется, чтобы усопшие пребывали в вечном мире и покое.
Я вспомнил, как был свидетелем впечатляющей церемонии, когда тела погибших воинов укладывали на дно пирог и лодки выводили в море, а течения и ветер понесли бы их следом за солнцем, в рай. А вечером, когда сумерки начинали сгущаться, пирогу поджигали, и она превращалась в погребальный костер, а пепел и останки поглощало море.
Все жители деревни садились в лодки и выходили в море, попрощаться с теми, кто уходил в последний путь. И пока корабль с умершими удалялся, ведомый великодушной десницей бога Таароа, живые хором начинали исполнять прощальную песню, что, сколько бы времени не прошло, не могу забыть.
Немы и тихи мертвые, что уходят от нас;
Тень от паруса накрыла их,
И море стонет под изогнутым килем,
А солнце указывает путь на Запад.
Будут счастливы они на Ноа-Ноа
Подле костров Темехани,
Слыша нежный голос Таароа,
Плывущий над вечно безмятежным морем.
Идите же к безмолвной пропасти
И пусть морские птицы сопровождают вас
Пока огонь не поглотит ваши паруса
И Таароа не укажет вам путь.
Молите его, чтобы он пришел к нам
И направил нас
Когда и мы пойдем на Запад
На безмолвной лодке мертвых…
Мне всегда нравилась эта традиция предавать морю тела тех, кто когда-то был людьми этого самого моря, полинезийцев, не представляющих другой жизни, кроме как танцевать на хрупком суденышке на волнах. Мне всегда казалось это более красивым, чем предавать тела земле или закрывать их в нишах, потому что невыносимо видеть, как они распадаются и превращаются в прах.
Море, оно чистое, и в море труп становится пищей для рыб, дает жизнь тем, кто поддерживал в них самих жизнь, завершая, таким образом, жизненный цикл, именно цикл, потому что они возвращаются в море, где и зародилась жизнь, а не на землю. Даже если так случится, что вся суша уйдет под воду, то океан останется, вечный и неизменный. А если океаны пересохнут, то и суша умрет следом.
И мне хотелось бы, чтобы спустя много, много лет, в один прекрасный вечер и мое тело положили бы в каноэ и позволили бы течениям нести его на Запад, на безмолвном корабле мертвых.
И Таароа будет указывать мне путь.
Глава семнадцатая
Касатка на краю света
Когда мы подняли якорь, начало светать. Жена Агренмейера помахала нам на прощание, стоя на пороге доме. Роберто поднимал паруса, а я помогал ему. Карл занял место у штурвала.
Длина лодки была около десяти метров, но обустроена со всеми удобствами. Карл соорудил довольно просторную кабину, где могли разместиться четыре койки и небольшая кухня. Там был даже душ, что можно справедливо считать верхом комфорта при подобном стечении обстоятельств.
Вначале мы шли курсом на восток, потом повернули на север, обходя остров. А ближе к полудню бросили якорь в одном из каналов, отделявшим два островка Плаза от северо-восточной оконечности острова Санта-Круз.
Вода в канале была прозрачной и спокойной, словно в бассейне, что позволяло рассмотреть дно на глубине метров в десять. Место красивое и живописное, и было бы тихим и спокойным, если бы не колония в тысячу тюлений, все время кричащих и скандаливших, расположившихся на пологом берегу самого крупного из островов.
Я никогда не видел ничего похожего. Там были тюлени всех размеров, начиная от огромных самцов весом в пятьсот килограмм и кончая крохотными, только что народившимися детенышами, которые ползали меж камней, не осмеливаясь нырнуть в воду. Большинство из животных были темного цвета — смесь зеленого и черного — но были и те, кто линял, цвет их шкур стал светло-коричневым.
Мы спустили на воду небольшую шлюпку, чтобы подойти к берегу. И тут же нас окружили пять или шесть тюленей, они приблизились почти вплотную к бортам и высоко поднимали головы над поверхностью воды, стараясь разглядеть, что же мы перевозим на дне лодки. Они громко лаяли и изо всех сил старались привлечь к себе внимание, и создавалось такое впечатление, словно каждое животное было дрессированным и принадлежало какой-то цирковой труппе.
Выбраться из шлюпки оказалось не так-то просто. Там был построен небольшой пирс, но на нем расположились две самки, они спали на солнце и сразу же начали скандалить, когда мы попытались пройти мимо. Глава семейства тоже разозлился, самец длиной метра два, с огромными клыками, в тот момент он находился в воде и, высунув голову, что-то гневно кричал, должно быть требовал, чтобы мы оставили в покое его жен и убирались прочь.
Вскоре я заметил, что весь берег разделен на своего рода «территории», каждая из которых в длину достигала метров пятнадцать, и на каждой такой «территории» царствовал свой самец с собственным гаремом и отпрысками. Каждый такой монарх ревностно следил за нерушимостью границ своих владений и никому не позволял пересекать их не только на суше, но и в воде, около берега, где резвились его самки и детеныши.
Эта колония на островах Плаза, как и те, что я видел раньше, населена разновидностью тюленей, весьма характерной для этого архипелага и самой распространенной, эти колонии настолько многочисленны, что местные жалуются на тюленей, которые рвут им сети. А их многочисленность объясняется тем, что мех этих животных был слишком длинным, кожа грубой и не подходила для изготовления шуб и прочих меховых изделий, и потому их оставили в покое, что нельзя сказать о другой разновидности тюленей, обитающих теперь в очень ограниченном количестве на островах Фернандина и Исабела. Шкура у них мягкая, ворс короткий и мех очень ценился, а потому их преследовали повсюду, так что теперь осталось около четырех тысяч экземпляров и обитают они в самых уединенных и труднодоступных уголках архипелага. И, может быть, в условиях строжайшего запрета на любую охоту на островах им удастся восстановить былую численность.
