Новые фасады соответствовали установленным правилам, но в остальном у обитателей Сити было не слишком много времени на грандиозные прожекты мечтателей. Пробираясь к своим домам по засыпанным пеплом улицам, они несли с собой какие придется строительные материалы, чтобы вновь открыть лавки и вернуться к привычной жизни. Ничего другого им и не оставалось. Как сообщалось, дом некой Элизабет Пикок обошелся ей незадолго до пожара в 800 фунтов стерлингов, а в качестве компенсации ей было предложено лишь 10 фунтов. В реальности, как сообщает Музей Лондона, перестроенные дома представляли собой не что иное, как различные «формы домов времен Елизаветы и Якова I, облицованные сверху кирпичом». Правда, были проложены новые канализационные трубы и заново вымощены мостовые, уровень которых понижался от центра к сточным канавам по краям. Были проложены улицы Кинг-стрит и Куин-стрит: от ратуши пролег прямой спуск к реке. Образ нового города диктовался прежде всего скоростью возведения зданий, и он был в целом перестроен всего за четыре года – достижение выдающееся.
Сити былого и грядущего
Пожар, судя по всему, застиг столь ценимое лондонцами самоуправление врасплох. Восстановлением и отстройкой города руководил Вестминстер. Сам король был повсюду. Во время пожара он верхом проезжал по улицам, подбадривая борцов с огнем. Хотя план Рена был отвергнут, Карл показал себя дальновидным администратором. О его авторитете многое говорит тот факт, что лондонцы, хоть и неохотно, соглашались с решениями короля и арбитров, назначенных для рассмотрения споров, возникавших после пожара. Не последнюю роль в этом, несомненно, сыграло то, что строители старались в максимальной степени держаться допожарного плана улиц.
В действительности на месте приблизительно 13 200 домов выросло всего 9000 новых; правда, чума, свирепствовавшая годом ранее, уменьшила и население. Так как прежние улицы сохранились, единой планировки так и не было. Дома часто строились в садах, что требовало прокладки новых проулков для подъезда к ним. На карте Джона Огилби, составленной в 1677 году, в том числе и для того, чтобы было легче планировать новый город, сетка улиц немногим отличается от той, что была до пожара. Если верить картографу, в новом Сити было 189 улиц (со словом «стрит» в названии), 153 переулка («лейн»), 522 проулка («элли»), 458 дворов («корт») и 210 двориков («ярд»). Прежнее административное деление осталось нетронутым: в Сити насчитывалось 24 округа плюс Саутуорк, делившиеся на 122 прихода. Изменилось словно бы все – и при этом ничего.
Однако одной возможностью все же воспользовались: упорядочить рынки и переместить их на более удобные места. Были перестроены большинство залов так называемых ливрейных компаний
[42] и половина церквей. Из 109 утраченных в пожаре церквей пятьдесят одна была перестроена (24 из них сохранились до наших дней). Сооружение всех новых церквей контролировал Рен, и их авторство традиционно приписывается именно ему, однако Саймон Брэдли в исследовании, выполненном для Певзнера
[43], считает многие из них работой его ассистента Роберта Гука. Учитывая, что большинство церквей были средневековыми, а слияние приходов подразумевало максимально возможное расширение молитвенного зала, от Рена и Гука потребовалось немало смекалки. Одни церкви были в плане квадратными, другие – прямоугольными, третьи – овальными, четвертые – неправильной формы. Все башни отличались друг от друга, равно как и интерьеры (во всяком случае, насколько можно судить по сохранившимся записям).
Брэдли усматривает в работе Рена «восторг ученого-экспериментатора: сколько различных типов приходской церкви, пригодной для службы, удастся спроектировать». А церковь Святого Стефана в Уолбруке, как считается, была пробным вариантом собора Святого Павла в миниатюре. Самый совершенный из интерьеров Рена, церковь Святой Марии-на-холме на Ловат-лейн возле Биллингсгейта, Джон Бетчеман
[44] называет «наименее испорченным и наиболее пышным интерьером в Сити, тем более волнующим, что эта церковь спрятана от любопытных глаз среди булыжных проулков, мощеных проходов, кирпичных стен и укрыта сенью платанов». Здание церкви, расположенное в одном из уголков города, где сохранилась атмосфера довоенного Сити, пострадало при пожаре в 1988 году, и ее резные деревянные панели XVII века убрали в запасники. Сити, при всем своем богатстве, пока отказывается от попыток реставрации. Эта задача ждет поколения более благородного.
Что касается собора Святого Павла, он остается духовным центром Лондона с VII века. В 1561 году шпиль здания обрушился, а в 1620-х годах Иниго Джонс спроектировал западный фасад в классическом стиле. Во время пожара Рен как раз собирался построить новый крестовый свод, и деревянные леса, как считается, облегчили возгорание. Раздавались голоса, предлагавшие перестроить почерневший купол в исходном готическом стиле, но Рен твердо стоял за современный ему барочный стиль, красота которого была обусловлена геометрией. Он все еще надеялся, что когда-то в будущем собор станет центром радиальной сетки улиц.
Следующая битва предстояла по вопросу о том, как именно будет воплощен план Рена. Служители церкви неохотно идут на компромисс, и их нерешительность доводила архитектора почти до отчаяния. Модель собора, построенная им через шесть лет после пожара, имела в плане форму равностороннего креста, однако приверженцы традиций желали удлинить неф и сделать короче трансепты. В конце концов король потребовал начинать строительство, предоставив Рену свободу вносить «время от времени те изменения, какие он сочтет нужными». Работы длились больше тридцати лет, а их стоимость выросла до умопомрачительных 720 000 фунтов стерлингов (на современные деньги почти 100 миллионов фунтов).
Собор Святого Павла стал зримым символом возрождения Лондона после пожара и по меньшей мере до 1960-х годов оставался архитектурной доминантой столицы, видимой со всех сторон. Джон Саммерсон, ведущий специалист по истории Лондона XVIII века, немало восхищался его академичным классицизмом: «То, что подобный памятник был воздвигнут не среди новых улиц и площадей Вестминстера, а на бесплодной, невежественной почве Сити, оплота торгашей, – один из капризов истории». Престарелый Рен, во всяком случае, увидел собор законченным, и в 1711 году сын архитектора поднял его на крышу собора в корзине.
Сити восстанавливал дома, но не мог принудить кого-либо в них жить. В действительности тысячи погорельцев уже не вернулись. Те, кто был побогаче, наняли себе временное жилье на западе, и многие в конце концов там и остались. Купцы обнаружили, что Ковент-Гарден представляет не меньшее удобство для торговли, чем Чипсайд, тем более что и то и другое находилось в пешей доступности друг от друга. Блеск двора Стюартов и многочисленные увеселения притягивали как магнит, и Сити ничего не мог этому противопоставить. Не дремали и в других пригородах, где спекулянты быстро воспользовались ростом спроса. На востоке можно было на короткий срок нанять жилье в Хокстоне, Шордиче, Финсбери и Спиталфилдсе. Чем выше задирались цены, тем прямее были улицы, что особенно хорошо видно в Спиталфилдсе. Меньшим спросом пользовались дома вдоль грязной Темзы, от церкви Святой Екатерины до Уоппинга и Шедуэлла. Согласно обследованию 1650 года, в Шедуэлле было 700 домов, почти все – одноэтажные или двухэтажные.
