Но самым впечатляющим из новых сооружений был Тауэрский мост – достойный ответ Сити вестминстерскому Биг-Бену. В 1877 году был создан комитет по строительству нового моста, который располагался бы ниже Лондонского и имел подъемную секцию, чтобы корабли могли входить в Лондонский пул
[119]. По замыслу инженера Сити сэра Хораса Джонса, стиль моста должен был гармонировать с расположенным рядом Тауэром, подобно тому как Биг-Бен гармонировал с Вестминстерским аббатством. Оба памятника, при строительстве которых явным образом учитывалось их архитектурное окружение, мгновенно стали символами нового Лондона. Жаль, что никто не думал об архитектурном окружении, когда в 1973 году рядом с Тауэрским мостом построили огромный отель в стиле брутализма
[120].
Столица развлекается
При перестройке нельзя было не учитывать, что жители Внутреннего Лондона по-прежнему желают жить в индивидуальных домах, парадная дверь которых выходила бы на улицу. Это оказало неизбежное влияние на их социальное поведение. Париж Османа, состоявший из квартир, заставлял своих обитателей выходить в город, собираться в кафе и ресторанах, покупать хлеб в пекарнях, а еду в заведениях общественного питания. В Лондоне, конечно, были пабы, но большинство из них располагалось в «мьюзах» или на бедных улицах; там подкрепляли силы слуги. Кафе были немногочисленны. Лондонцы отдыхали и поддерживали общение в частной атмосфере своих домов. Концепция публичного пространства, изображенного в «Травиате» Верди и «Богеме» Пуччини, не прижилась в викторианском Лондоне. Действие у Диккенса, Троллопа и Голсуорси разворачивается в публичных местах нечасто (за исключением мистера Пиквика). И Паллисеры, и Форсайты – семьи-интроверты, равно как и Путеры Джорджа Гроссмита
[121].
Когда представители средних классов собирались для общения, это происходило в группах, объединенных профессией или интеллектуальными интересами. Общей темой могла быть политика, армия, медицина, юриспруденция или ученые занятия, но средоточием общения был клуб. К концу XIX века в Лондоне было около сотни клубов, имевших собственные названия, в том числе восемь армейских и флотских офицерских клубов, пять клубов выпускников Оксфорда и Кембриджа, девять женских клубов. Для женщин еще одним местом общения были универсальные магазины. На Оксфорд-стрит и Риджент-стрит появились магазины, которые оставались знакомыми лондонцам до 1960-х годов: «Суэрс и Уэллс» (Swears & Wells»), «Суон и Эдгар» (Swan & Edgar), «Маршалл и Снелгроув» (Marshall & Snelgrove), «Дикинс и Джонс» (Dickins & Jones), «Дебенем и Фрибоди» (Debenham & Freebody), и у каждого были свои тонкие отличия в клиентуре.
Новые универсальные магазины (вульгарным словом «лавка» их никогда не называли) распространялись из центра Лондона на периферию. Первым «колонизатором» пригородов стал в 1863 году «универсальный поставщик» Уильям Уайтли, который намеревался превратить Вестбурн-гроув в «бейсуотерскую Бонд-стрит». Уайтли торговал не только провизией и одеждой: в его магазине предоставлялись услуги парикмахера, риелтора, гробовщика, была даже химчистка. Чарльз Дигби Хэррод прибыл в Найтсбридж после Всемирной выставки, зарегистрировав для своего предприятия короткий телеграфный адрес Everything London;
[122] правда, великолепную терракотовую отделку здание универмага «Хэрродс» (Harrods) обрело только в 1901 году. За Хэрродом вскоре последовали «Харви Николс» (Harvey Nichols), а также универсальные магазины «Баркерс» (Barker’s) в Кенсингтоне, «Питер Джонс» (Peter Jones) в Челси, «Джон Барнс» (John Barnes) в Западном Хэмпстеде и «Ардинг и Хоббс» (Arding & Hobbs) в Баттерси. Наиболее диковинно выглядело здание магазина «Уикхэмс» (Wickhams) на Майл-Энд-роуд: его надменный фасад прерывался посередине вывеской ювелира Шпигельгальтера, наотрез отказавшегося продать свою лавку под снос. Ныне и магазин «Уикхэмс», и лавка Шпигельгальтера закрылись, но крохотный дом, где работал Шпигельгальтер, сохранился и поныне свидетельствует об этом эпизоде, в котором проявилась чисто лондонская эксцентричность.
Развлечениям предавались более широкие слои общества. Таверны, увеселительные сады, театры, мюзик-холлы давали возможность окунуться в пеструю городскую жизнь. До 1843 года театр в Лондоне был королевской монополией, и официально имели право давать представления только «Ковент-Гарден» (Covent Garden) и «Друри-Лейн» (Drury Lane), хотя в реальности действовали, конечно, и другие. Затем правила лицензирования стали более либеральными, и театры расплодились во множестве, в особенности на Стрэнде, Сент-Мартинс-лейн и на улице Хеймаркет. В очередной раз открылся театр «Садлерс-Уэллс» (Sadler’s Wells) в Ислингтоне, ведший свое начало с XVII века и пользовавшийся (под разными названиями) неизменной популярностью. «Роял-Кобург» (Royal Coburg) в Ламбете заручился королевским покровительством, но сменил название на «Олд-Вик» (Old Vic). Вскоре на главной улице каждого пригорода работал свой мюзик-холл. Билеты на галерку обходились в несколько пенсов.
Зрители часто буянили. Театр «Садлерс-Уэллс», согласно одному описанию, «оглашался непристойными словами, бранью, улюлюканьем, визгом, воплями, богохульствами, похабщиной – поистине дьявольской какофонией». Диккенс описывал завсегдатаев одного из любительских театров: «Чумазые мальчишки, переписчики у стряпчих, большеголовые юнцы, подвизающиеся в конторах Сити… отборнейшая городская шантрапа»
[123]. Комический герой из Punch Люпин Путер ужасал своего отца «беспутными» привычками и пристрастием к мюзик-холлам. Однако, несмотря на весь этот шум, лондонцы слушали и оперы Оффенбаха, и оперетты Легара, и комические оперы Гилберта и Салливана; смотрели пьесы Уайльда, Пинеро и Ибсена, а в театре «Лицеум» (Lyceum) наслаждались постановками Шекспира с участием Генри Ирвинга и Эллен Терри.
Зоны отдыха переходят в наступление
Более зловещей была судьба тех клочков открытого пространства, которым удалось выжить среди огородов и кирпичных заводов, лежавших на пути расширения Лондона вовне. По мере того как земли, пригодные для отдыха, съеживались как шагреневая кожа, создавались комиссии по охране того, что еще осталось, – хотя бы и для того, чтобы отучить бедняков от «низких и разлагающих удовольствий… питейных домов, собачьих боев, боксерских поединков». Споры, как правило, вращались вокруг земель общего пользования, находившихся в частной собственности владельцев поместий, но сохранявших право общего доступа в силу традиций.
