Совет по собственности короны явно стремился избавиться от шедевра Нэша, и снос в конце концов был довершен. Был уничтожен особняк архитектора на Ватерлоо-плейс, целыми кварталами разрушались фасады к северу от Пикадилли-серкус и вверх по Риджент-стрит вплоть до Ланем-плейс, где вскоре был воздвигнут радиотелевизионный центр Би-би-си. Все проекты новых зданий на замену прежним ориентировались на тяжелое барокко Шоу, с каменными, а не штукатурными фасадами. Ветераны войны сравнивали руины, оставшиеся после сноса, с полями битвы во Фландрии. Новая Риджент-стрит стала воплощением возрождения барокко в XX веке – тяжелого, нудного, но не без собственного характера. Только универсальный магазин «Либерти» (Liberty) сохранил определенный шарм. Владельцы магазина были сторонниками движения «Искусств и ремесел» и, воздвигнув на Риджент-стрит барочный фасад, выстроили позади него неоелизаветинский верх, отделанный деревом с двух старых военных кораблей, причем деревянные панели крепились шпеньками, а не гвоздями. Согласно Певзнеру, это должно было отражать «ностальгию по старому, более уютному миру, утраченному Британией после Первой мировой войны».
«Дома для героев»
В одной области правительство Ллойд Джорджа было решительно настроено не отдать первенство левым. Оно обещало героям дома, достойные героев, и в 1919 году один из невоспетых строителей фундамента «государства всеобщего благоденствия» Кристофер Аддисон провел Акт о жилищном строительстве и городском планировании. Аддисон, выдающийся врач и член парламента от либералов (позднее от лейбористов), во время войны был министром вооружения в правительстве Ллойд Джорджа. Затем он возглавил Министерство здравоохранения, которое занималось не только собственно медицинскими вопросами, но и смежными аспектами, касающимися школ, тюрем, жилищного строительства, Закона о бедных и местного самоуправления в целом. Аддисон сделал местные советы – в Лондоне это были Совет графства Лондон и администрации боро – ответственными не только за расчистку трущоб и землевладения, находящиеся вне городской черты, но и за обеспечение жильем всех, кто в нем нуждался, по арендным ставкам, определявшимся только финансовыми возможностями квартиросъемщиков. Кроме того, в каждом жилище должна была быть «ванная комната». Финансировать потенциально огромные затраты сверх грошовых поступлений от местных сборов должно было Казначейство, видимо застигнутое врасплох.
Уайтхолл слабо ориентировался в реальности местного самоуправления. В правительстве бушевал «топор Геддеса», а Казначейство выдавало средства на строительство муниципального жилья до наивного щедро. В области государственного строительства произошел мгновенный взрыв. Если в 1913 году 6 % новых лондонских домов были построены государством, то к 1920 году эта цифра достигла 60 %. Субподряды раздавались направо и налево, растраты были огромными. Мафия подрядчиков вовсю занималась хищением материалов. В 1921 году дома в Хендоне обошлись Совету более чем в тысячу фунтов каждый – втрое дороже, чем стоили дома в частном секторе. Строители предусмотрели в этих домах «ванные комнаты», но те же помещения должны были служить кухней, судомойней и прачечной. Два года спустя Казначейство урезало субсидии, и цены взлетели. Аддисон был вынужден подать в отставку.
Как бы то ни было, дома были построены. В старых, еще довоенных землевладениях Совета в Миллбанке и на Баундери-стрит брали за образец работу филантропов Джорджа Пибоди и Октавии Хилл. Застроенные после 1918 года землевладения Беконтри на окраине Дагенема и Сент-Хелиер возле Саттона выглядели как настоящие новые города на 120 000 и 40 000 жителей соответственно. В зеленой зоне было застроено пятнадцать менее крупных владений, где в конечном итоге разместились 250 000 человек. В отличие от владений во Внутреннем Лондоне новая застройка велась далеко от мест, где жили потенциальные арендаторы, и уж тем более от мест, где они могли найти работу. Город расползался беспорядочно: в новые районы почти не ездили поезда, здесь было мало школ, магазинов, больниц. Уверяли, что один новосел колотил в соседские двери, вопрошая: «Что случилось? Почему везде такая тишина?»
В 1923 году министром здравоохранения стал Невилл Чемберлен, сын Джозефа Чемберлена и член парламента от Эджбастона, пригорода Бирмингема. Сухой трудолюбивый интеллектуал, помешанный на административной работе (согласно описанию одного биографа, он всегда «ходил с кислой миной»), в 1919–1921 годах он служил в правительственном комитете с любопытным названием «комитет по нездоровым территориям». В ходе работы в комитете он не понаслышке познакомился с худшими трущобами страны и, став министром здравоохранения, посвятил себя преобразованиям, вылившимся в полномасштабную реформу социальной политики, оставаясь на этом посту – с одним перерывом – до 1931 года. Заступив на должность, Чемберлен объявил, что у него готово двадцать пять законопроектов о реформе, – и двадцать один из них ему впоследствии удалось провести (результат примечательный!). Он даже отказался от назначения в Министерство финансов, желая завершить работу над зародышем «государства всеобщего благоденствия».
Закон о бедных 1834 года к тому времени устарел почти на век. Дни попечителей, работных домов, лазаретов, лечебниц и отдельной помощи неимущим, жившим вне домов призрения, были сочтены. В 1880-х годах отец Чемберлена ставил на обсуждение вопрос о передаче всего перечисленного в юрисдикцию новых советов графств, а в 1909 году одна из комиссий предложила их упразднить. Но лишь в 1929 году Чемберлен смог провести акт, согласно которому попечителей, предусмотренных Законом о бедных, наконец сделали подотчетными местному самоуправлению. Сделать это удалось в результате речи, длившейся два с половиной часа и снискавшей бурное одобрение палаты общин. Если бы не его неверное суждение о Гитлере в 1938 году, Чемберлена сегодня восхваляли бы как великого социального реформатора
[147].
В результате акта Чемберлена в ведение Совета графства Лондон перешли 75 лазаретов, инфекционных больниц и психиатрических лечебниц Столичного управления лечебниц. Эти заведения работали бок о бок со старинными независимыми благотворительными больницами – и соперничали с ними. Таким образом, комитет по здравоохранению Совета графства Лондон к 1939 году контролировал 60 % всех больниц Англии, не считая частных. Лондон мог похвастаться, что имел «самый большой местный орган здравоохранения в империи». Так что на деле британское «государство всеобщего благоденствия» ведет свою историю не с лейбористского правительства 1945 года. Самый большой шаг к нему сделал находящийся на посту министра здравоохранения тори, давший полномочия Совету графства Лондон, где также господствовали тори.
В то же время те из муниципальных боро, где большинство было за лейбористов, усерднее всех внедряли новшества. В течение всей межвоенной эпохи они разрывались между социализмом Лэнсбери и умеренным реформизмом Моррисона. Лэнсбери обладал мощной харизмой и необыкновенным талантом доводить аудиторию до слез. Он сохранял популярность на протяжении 1920-х годов и даже прошел в парламент. В 1929 году, когда к власти ненадолго вернулся Рамсей Макдональд, Лэнсбери стал министром общественных работ. Благодаря ему Лондон обзавелся озером для катания на лодках в Риджентс-парке и общественным пляжем на озере Серпентайн в Гайд-парке; при этом Лэнсбери привел в ярость сотрудников Times, настояв, чтобы пляж был общим для мужчин и женщин. С точки зрения историка А. Дж. П. Тэйлора, это единственные заслуживающие уважения памятники, оставленные после себя незадачливым правительством Макдональда 1929 года.
