Если бы после войны эту политику проводили активнее, традиционные сообщества Лондона удалось бы сохранить (а джентрификацию несколько разбавить). Как заметил критик Том Дикхофф, не только богатым нравились старые улицы. И богатые, и бедные «стали разделять любовь к ценностям, свойственным плотному городу с историческим прошлым, к его эстетической форме, к его многослойной истории, к его способности как-то содействовать добрососедским отношениям, да и просто к его положительным эмоциям». Где-то в этом перечне добродетелей скрывается то, что я могу лишь назвать «душой города». Попытку ее уничтожения в десятилетия после войны я и сегодня считаю тяжким профессиональным преступлением.
Переходу к консервации в конце 1960-х годов способствовал поворот на 180 градусов в государственной политике. По закону 1969 года о жилищном строительстве, принятому после «Ронан-Пойнта», на смену субсидированию высотных зданий пришла его противоположность – гранты на реконструкцию и благоустройство территорий. Фокус внимания градостроителей переместился с зон повторной застройки на «зоны благоустройства». К 1970-м годам улицы и площади Лондона стали рассматриваться как ценность, а не как препятствие для обновления города. Десятилетие, начавшееся одной культурной революцией, завершилось другой. Внутренний город, подобные которому в Америке в основном были покинуты средним классом и стали вотчиной люмпенов, не исчез с лица земли, а получил новую жизнь.
23. Годы спада. 1970–1980
Семидесятые наносят ответный удар
Исторические эпохи редко соответствуют границам того или иного десятилетия. Однако 1970-е годы в Лондоне, казалось, стали 1960-ми навыворот. В ожившей столице культурные, социальные и территориальные артерии были доступны притоку новой крови. Туризм в «свингующем городе» бурлил – за десятилетие он, вероятно, удвоил свой размах (на статистику туризма полагаться нельзя). Столица стала магнитом, притягивавшим молодых и талантливых из провинции и даже из-за рубежа. К 1980-м в Лондоне, как говорили, было больше эмигрантских общин численностью свыше 30 000 человек, чем даже в Нью-Йорке.
Как и всегда, новоприбывшие становились источником трений. Законы, ограничивающие иммиграцию из стран Содружества, принимались в 1962 и 1968 годах правительствами обеих партий, и вопрос вышел в политике на первый план. Еще в 1958 году в Лондоне вспыхнули межрасовые столкновения, получившие широкую огласку, а в конце 1960-х годов разжигавшие расовую рознь выступления тори Эноха Пауэлла привели к резкому возрастанию числа голосов, отданных за консерваторов в Лондоне (несмотря на то, что лидер консерваторов Эдвард Хит тут же уволил Пауэлла). На выборах 1967 года в СБЛ тори завоевали неслыханные 82 места против 18 лейбористских, и партия получила контроль над 28 из 32 новых лондонских боро. Хотя тори очень помогла проведенная лейбористами девальвация фунта, число голосов за них было заметно высоким в иммигрантских районах, например в традиционно лейбористском Ламбете, 24-летний мэр которого Джон Мейджор (позже премьер-министр) взлетел прямо в кресло председателя комитета по жилищному строительству. Три года спустя, в 1970 году, партия Хита оказалась достаточно сильной, чтобы разгромить лейбористов на национальном уровне и сформировать новое правительство.
Иммигранты придерживались исторически сложившихся анклавов. Ирландцы оставались сосредоточенными в Килберне. Карибские уроженцы прибывали в Брикстон и Северный Кенсингтон с тех пор, как еще в 1948 году компания London Transport пригласила всех желающих работать в Лондоне, обеспечив их перевозку на транспортном судне «Эмпайр Уиндраш». За ними последовал значительный приток азиатов, первоначально из Пакистана, Индии и Бангладеш, а затем из стран Восточной Африки, откуда их выдавливали местные шовинисты. Иммигранты чаще всего селились в ранее депрессивных районах: сикхи – в Саутолле, индусы – в Вест-Хэме, вьетнамцы – на Кингсленд-роуд, а выходцы из Бангладеш – в Уайтчепеле, уже покинутом евреями.
Воплощением этих экзотических демографических сдвигов стала георгианская часовня на углу Фурнье-стрит в Спиталфилдсе. Ее построили гугеноты еще в 1743 году как протестантскую церковь, затем здание стало синагогой, а сегодня это мечеть. Ноттингхилльскому карнавалу в Северном Кенсингтоне не повредили ни быстрая джентрификация округи, ни периодические столкновения с полицией. Он развивался по нарастающей и сегодня стал крупнейшим этническим уличным фестивалем мира, каждый раз превращающим безмятежный ныне Северный Кенсингтон в живую демонстрацию разностороннего облика Лондона.
В 1973 году, при правительстве Хита, Британия стала членом европейского Общего рынка. Это принесло как новые коммерческие возможности, так и новых конкурентов. Теперь Лондон как финансовый центр состязался за господство с Парижем, Франкфуртом, Брюсселем и Амстердамом. Его базовые отрасли – финансовые и профессиональные услуги – страдали, как и прежде в истории Сити, от закрытости его сообществ и от запретительных практик, тяжело поддающихся реформированию. То же можно было сказать о доках и транспортной отрасли. Чтобы на равных состязаться с европейскими конкурентами, Лондон должен был обновиться. И в 1970-х город неожиданно оказался в положении обороняющегося.
Ко времени вступления Британии в Общий рынок экономические системы западных стран трещали по швам из-за сговора картеля ОПЕК, в результате которого цены на нефть выросли вчетверо. Это событие совпало с волной забастовок против государственного ограничения размера заработной платы, вследствие которого было незаконно платить рабочим и служащим больше определенной законом величины. В 1974 году инспекторы консервативного правительства в буквальном смысле перечеркивали платежные ведомости журналистов моей газеты. Энергетические и коммунальные предприятия работали с перебоями. Даже во время войны рабочую неделю не сокращали до трех дней. Ночной Лондон представлял собой жутковатое зрелище: некоторые улицы были освещены, в то время как соседние окутывала темнота. Помню, как я в кромешной тьме ехал по Барнсу, направляясь в Роугемптон, ослепительно сверкавший огнями на дальнем холме.
Профсоюзы теперь демонстрировали свою мощь агрессивнее, чем когда-либо со времен всеобщей забастовки. Правительство Хита в отчаянии провело в 1974 году повторные выборы, задав прямой вопрос: «Кто управляет Британией?» Избиратели ответили: «Не вы». Но возвращение лейбористского правительства во главе сначала с Гарольдом Уилсоном, а потом с Джимом Каллагэном не принесло облегчения; пиком трудности стала «зима тревоги» (1978/79). Были приостановлены похороны на кладбищах, на Лестер-сквер грудами валялся мусор. Лондон после 1960-х был разделен и сконфужен. «Свингующая» в прошлом столица оказалась охваченной «английской болезнью», как называли на континенте рахит. Теперь значение этой идиомы расширилось: она стала карикатурным отражением шатающейся британской экономики.
Криминальная столица
Тогда появились, пока еще почти незамеченные, первые признаки новой лондонской напасти, в некоторых районах проявившейся столь же серьезно, как увлечение джином в XVIII веке. Речь идет о наркотиках. В конце 1960-х годов марихуана и ЛСД свободно продавались в пабах и ночных клубах, однако тяжелые наркотики в основном потребляли несколько сотен зарегистрированных больных наркоманией, которые получали их по рецепту врача. Репортеры интервьюировали стоявших в ежевечерней очереди перед аптекой «Бутс» (Boots) на Пикадилли-серкус, где выдавали дневную порцию героина.
