Социолог назвал бы этот процесс социальной атомизацией. По мере того как главные улицы боро приходили в упадок, библиотеки закрывались, а церкви пустели, районные сообщества утрачивали свою связность. Независимые газеты лондонских боро почти исчезли. Люди замечали, что их соседи меняются все чаще, а новые соседи родом из все более дальних стран. Рой Портер в своей социальной истории столицы, написанной во время рецессии начала 1990-х, делился мрачными прогнозами. Лондону, по его словам, повезло избежать «ужасов религиозных преследований, этнических погромов, политического насилия и тотальной войны». Но он видел город, приходящий в упадок. Численность населения все еще падала, и не было никаких причин считать, что это сокращение остановится. Компьютеризированные цифровые рабочие места будущего, предсказывал Портер, будут в расширяющихся «дальних пригородах» на юго-востоке – в таких городках, как Мэйденхед, Рединг, Рейгейт, Севеноукс, Базилдон, Челмсфорд, Уотфорд и Сент-Олбанс. С его точки зрения, «только тот, кто слепо верит в благотворность свободного рынка», может считать, что экономике Лондона в долгосрочном периоде не грозят опасности. Он проявлял «новый пессимизм, новое беспокойство о будущем».
Это настроение отражено в книгах тех, кто помнил старые времена, когда все было ясно и просто. Лондонские писатели этого времени в основном разделяли пессимизм Портера. Импрессионистическая биография столицы, написанная Питером Акройдом, пронизана меланхолией, хотя и завершается на оптимистической ноте: последняя глава книги называется Resurgam
[173]. С точки зрения Акройда, Лондон всегда находился «в состоянии становления». Воспоминания Патрика Райта о старом Далстоне в книге «Путешествие по руинам» (A Journey through Ruins; 1991) были вздохом скорби по изменившемуся облику Хакни; автор с горькой иронией посвятил книгу Тэтчер. Сквозь скрупулезные исследования пригородной жизни Иэйна Синклера красной нитью проходит ностальгия по уходящей атмосфере добрососедства. Целое поколение лондонских романистов отдало дань еще более мрачной тематике городских джунглей – от «Высотки» Дж. Г. Балларда (1975) до «Лондонских полей» Мартина Эмиса (1989) и «Белых зубов» Зэди Смит (2000). У всех этих писателей Лондон, перепаханный при Тэтчер сломом всего привычного, чувствует себя не в своей тарелке и со страхом ждет нового века.
25. Лондон идет ва-банк. 1997–2008
Камелот-на-Темзе
Если какой-то город и мог выдержать сравнение с Лондоном на старте XXI века, то это Нью-Йорк. Если не считать внешнего вида, они были как две стороны одной монеты и в культурном, и в экономическом отношении. У них были не только общие банки, магазины, бренды, мода и еда, но и пьесы, мюзиклы, телешоу, бестселлеры, журналистика – и прежде всего английский язык. От американских акцентов некуда было деться ни на лондонском радио, ни на лондонских улицах. Два крупнейших англоговорящих города мира были братьями, хотя и не близнецами.
В 1996 году, на закате правительства Мейджора, американский журнал Newsweek отправил группу репортеров в столицу, которую его соперник, Time, исследовал тридцатью годами ранее. Во что теперь превратился «свингующий» Лондон? Newsweek торжественно сообщал, что Лондон больше не «свингует»: он стал взрослее, величественнее, глубже, но остался таким же модным. Теперь это был «самый крутой город на планете… хипстерский компромисс между постоянной новизной Лос-Анджелеса и консервированной красотой Парижа». Вердикт выглядел разумным.
Этой похвалой воспользовался Тони Блэр, который с решительностью «новой метлы» стремился вымести страдания и разногласия тэтчеровского прошлого. Блэр, избранный в 1997 году, провозгласил рождение «крутой Британии»
[174], а в устах его публицистов Даунинг-стрит стала не чем иным, как новым Камелотом – в этом был намек не на легенды о короле Артуре, а на «эпоху Камелота», как называли американские журналисты время президентства Джона Кеннеди. Один из скептиков в парламенте Тэм Дэлиелл вместо этого сравнил резиденцию премьер-министра с двором Людовика XVI. Звания пэров раздавались «дорогушам», как называли друг друга лондонские актеры, и эти «дорогуши» толпились на пороге дома по Даунинг-стрит, 10, чтобы сфотографироваться с Дж. Ф. К. новой эпохи.
Проекты один другого тщеславнее валились из Уайтхолла на обрадованную столицу: заявка на Олимпийские игры 2012 года, сильно технически переусложненная линия метро Кроссрейл, здание Современной галереи Тейт в помещении бывшей электростанции в Бэнксайде и даже сомнительной необходимости гигантский туннель для стоков под руслом Темзы, прозванный «суперканализацией».
Лондон обрел «богатого папочку». Инвестиции в столичную инфраструктуру вскоре в два с половиной раза превысили соответствующие инвестиции на севере Англии – так, во всяком случае, с горечью подсчитал северный филиал аналитического Института исследований в области публичной политики.
Столица стала театральной сценой для постановки «проекта» Блэра, где первичен был стиль, а не содержание, – проекта, который даже помощник Блэра Джонатан Пауэлл назвал «наполеоновским». Так называемые новые лейбористы не обратили вспять структурные реформы тэтчеровской эпохи, но спародировали их. Они увеличили долю частного финансирования больниц, школ и коммунальных услуг, а в 1997 году продали всю сеть лондонского метро, сформировав две компании по управлению подземными дорогами. Одна из них сошла с рельсов уже через пять лет, и в итоге обе были вновь переданы в руки государства и объединены под эгидой Transport for London.
Настрой на примирение после полной конфликтов эпохи правительства Тэтчер, несомненно, всеми приветствовался. Его невольной кульминацией стало общенациональное потрясение от гибели принцессы Дианы в 1997 году, вскоре после победы лейбористов на выборах. Это событие вызвало такой же резонанс, как и ее свадьба шестнадцатью годами ранее; Блэр оказался в центре внимания, почтив память Дианы как «народной принцессы», а Лондон стал центром изъявления всемирного, как тогда казалось, горя. К Кенсингтонскому дворцу приносили горы завернутых в пластик цветов; были предложения (от которых, впрочем, быстро отказались) переименовать в честь Дианы аэропорт Хитроу и шоссе M25.
Безопасен город или нет?
Первым достижением Блэра было разрешение конфликта в Северной Ирландии, которое положило конец терактам, терзавшим Британию на протяжении предыдущих тридцати лет. Но для Лондона передышка оказалась кратковременной. Блэр, желая усилить свою роль на мировой арене, обеими руками ухватился за повод, поданный атакой «Аль-Каиды»
[175] на Нью-Йорк 9 сентября 2001 года, и присоединился к войнам возмездия, начатым Америкой на Ближнем Востоке. Иракская война 2003 года вызвала протесты по всему миру; в частности, почти миллион человек вышли на улицы Лондона. Правительство первоначально запретило марширующим доступ в Гайд-парк «из соображений сохранности травы», но вскоре уступило. Это был, вероятно, самый многолюдный митинг, когда-либо собиравшийся на улицах столицы. Заявления Блэра о том, что вторжение в Ирак сделает Лондон безопаснее, не оправдались: напротив, столица стала целью новых террористических атак. В июле 2005 года взрывы четырех бомб на транспорте унесли 52 жизни – это самое большое число когда-либо погибших в столице в результате подобного инцидента. Исполнителей этого теракта, равно как и более поздних, оказалось затруднительно связать с какой-либо подпольной организацией. Большинство преступников, если не все, были «одинокими волками»: их действия было трудно предотвратить и невозможно представить как часть скоординированной «войны, объявленной Лондону».
