Самым большим вызовом для Хана (столичная полиция номинально теперь относилась к сфере его ответственности) стал резкий подъем организованной преступности и преступлений с применением холодного оружия. После двух десятилетий, в течение которых общий уровень преступности в столице опускался (собственно, в целом он и продолжал опускаться), произошел резкий всплеск нападений с ножом, преимущественно на молодых мужчин. Причиной, судя по всему, были битвы за территорию между наркобандами, на которые полиция не смогла отреагировать иначе как с сомнительным с точки зрения закона основанием останавливая и обыскивая большое количество чернокожих подростков. Объяснить, почему частотность таких преступлений внезапно пошла на подъем, не удавалось, если не считать уже знакомых факторов – процветающей наркоэкономики и закрытия целого ряда молодежных клубов в связи с программой жесткой экономии. Казалось сомнительным, что Лондон сможет когда-нибудь пойти на риск и легализовать рынок наркотиков, как это сделали Нидерланды и делают все больше американских штатов. Открытая торговля марихуаной, на которую полиция все больше смотрела сквозь пальцы, привела к анархии. Немногие отметили параллель с «джиноманией» XVIII века.
Бунты 2011 года заставили правительство поволноваться: не скажутся ли кадры пылающих зданий на имидже Олимпийских игр в Лондоне, назначенных на следующий год? Но страхи оказались напрасными. Лондон-2012 стал впечатляющей демонстрацией веселья, безопасности и щедрости. Город превратился в огромный телеэкран, картинку с которого видел весь мир. Джонсон умолял тех, у кого нет билетов, не ездить в районы проведения соревнований во избежание пробок или инцидентов, и Лондон тем августом казался городом-призраком. Специальные поезда возили болельщиков в Олимпийский парк, расположенный в долине реки Ли возле Стратфорда. Официальному олимпийскому транспорту выделялись специальные полосы и транспондеры, переключавшие светофоры на зеленый свет. Спонсоры потребовали, чтобы маршруты движения олимпийского транспорта были очищены от рекламы конкурентов, а логотипы красовались даже на унитазах. Туризм в тот год упал на 8 %.
В отсутствие контроля затрат смета на проведение Игр раздулась с первоначальных 2,4 миллиарда до 9,5 миллиарда фунтов. Последующие оценки сдвинули общие расходы еще выше, ближе к 15 миллиардам. Но все забылось, когда было объявлено, что Игры прошли успешно, а премьер-министр Дэвид Кэмерон заверил, что они принесли стране 13 миллиардов фунтов дохода за счет экспорта – цифра абсурдная. Но нельзя отрицать, что тем летом Лондон трепетал от гордости, в полном соответствии с принципами римских императоров, плативших за общественное спокойствие «хлебом и зрелищами». Скромность – традиционная лондонская добродетель – в 2012 году обратилась в свою противоположность.
Жилищный кризис – или его отсутствие
За Олимпийскими играми 2012 года последовала отложенная истерия, в том числе истерия споров об их «наследии». Туризм не вырос, спортом стали заниматься меньше, а огромная площадка в Стратфорде стояла без дела, ожидая иного применения. В одном все были согласны: Олимпиада должна принести какую-то пользу жилью, ведь жилье находится «в глубоком кризисе». Ничто не могло удалить эту фразу из лексикона политиков.
Вопреки видимости цены на жилье в Лондоне на всем протяжении 1990-х и 2000-х годов по сравнению с другими популярными городами не выходили за грань. В десятилетие после кризиса 2008 года индекс цен на недвижимость в Лондоне даже отставал от мировой динамики. Он ежегодно рос на 3 % в реальном исчислении (для сравнения: в Нью-Йорке – на 5,5 %, в Сан-Франциско – на 13 %, в Стокгольме – на 14 %). В таких городах, как Мельбурн, Сингапур, Париж и Брюссель, стоимость жилья неуклонно росла. Причина была той же самой. Число людей, стремившихся в большие города на рубеже XXI века, превышало предложение на рынке жилья. Новое строительство не решало проблемы, несмотря на слезные мольбы строительного лобби о разрешениях. Мельбурн и города Калифорнии строили активно и много. Но новое строительство могло добавить к ежегодному предложению один-два процентных пункта, не более, к тому же в Лондоне покупки новопостроенного жилья составляли всего 14 % от ежегодных продаж. При этом каждый час население Лондона увеличивалось на десять человек, так что на имеющиеся площади приходилось втискивать все больше людей. Вопрос состоял в том, как этого лучше всего добиться.
В результате векового разрастания при низкой плотности населения Лондон значительно отставал от других городов по эффективности использования земли и зданий. По данным географа Дэнни Дорлинга, плотность населения в Лондоне – одна из самых низких среди всех крупных городов мира. Согласно исследованию Лондонской школы экономики, предпринятому в 2005 году, и Нью-Йорк, и Москва, и Токио значительно компактнее Лондона. В Париже плотность населения составляла тогда 20 000 человек на квадратный километр – вчетверо выше лондонской. Но и это было не все. Перепись 2011 года показала, что в Лондоне есть много объектов недвижимости, где число спальных комнат превышает количество жильцов. В отчете риелторского агентства Savills в 2015 году говорилось, что недозаселенность делает «невидимыми» примерно миллион объектов жилья.
Это бедственное положение усугублялось тем, что лондонцы исторически предпочитали квартирам дома. Они издавна инвестировали существенную часть своих доходов в приватность – в виде домика с гостиной и желательно садом. Согласно Тресту дикой природы Лондона, 2 миллиона из 3,8 миллиона домохозяйств в столице имели садовые участки того или иного рода – пропорция, намного превышающая таковую в любом сравнимом с Лондоном городе. А правительства со времен войны потакали этим предпочтениям субсидиями: на ипотеку, на покупку первого жилья, а также по государственной программе «Поможем купить». Совокупный эффект этих пособий состоял в том, что государство упорно субсидировало неэффективное жилье.
Ко всему прочему, лондонский налог на недвижимость (после 1993 года ставший муниципальным) в очень малой степени определялся ее стоимостью: ставка налога для самой дорогой недвижимости всего втрое превышала ставку для самой дешевой. В 2019 году стало известно, что владелец пентхауса стоимостью 100 миллионов фунтов стерлингов с видом на Гайд-парк-корнер платит около 2000 фунтов местного налога, в то время как владелец недвижимости аналогичного ценового класса в Нью-Йорке платит 250 000 долларов. Кроме того, высокая государственная пошлина на покупку домов стоимостью свыше 1,5 миллиона фунтов (до 12 % от стоимости дорогой недвижимости) удерживала престарелых владельцев от переезда в более скромное жилище. Этот фактор, сдерживающий смену жилья, был последним, в чем нуждался рынок недвижимости в бешено растущем городе. Он привел к чрезмерным вложениям, «накопительству метража», инфляции цен и не способствовал ни гибкости рынка, ни уплотнению заселения. Центральное правительство Великобритании в очередной раз оказалось скверным управляющим для столицы. Муниципальное жилье безвольно хромало в хвосте политических и рыночных факторов. Советы боро по-прежнему пытались справиться с доставшимися им от предшественников жилыми комплексами 1960–1970-х годов, многие из которых нужно было сносить или капитально ремонтировать. Большинство из них уже перешло в ведение жилищных ассоциаций – новых попечителей социального жилья в столице. Как было упомянуто, весь Темзмид перешел тресту Peabody, причем беднейшие квартиросъемщики по-прежнему получали пособия на съем от государства. Согласно исследованию 2013 года, треть получателей пособий – вероятно, беднейшая – снимала жилье у частных владельцев.
