Почти век спустя концепция государственного «жилого комплекса» устарела настолько же, насколько прежде устарела идея частного «крупного землевладения». В 2016 году Ламбет объявил, что планирует построить 1000 новых муниципальных домов, но в очереди на тот момент стояли 21 000 человек: более 1850 семей были бездомными и еще 1300 жили в крайней стесненности. Трата государственных денег на жилье, пусть и пожизненное, всего для тысячи из них казалась довольно странной. Однако лобби государственного жилищного строительства, подстрекаемое застройщиками, убеждало государство не уплотнять существующий фонд, а строить новое и новое жилье. Подобные вложения только оттягивали ресурсы, которые могли бы быть направлены на обеспечение жильем тех, кто действительно бедствовал, – не тех, кто хотел бы получить дом подешевле («более доступную жилую единицу», выражаясь на профессиональном жаргоне), а тех, кто в самом деле нуждался в нормальном жилье. Как и в XIX веке, политические усилия, похоже, сосредоточивались на «достойных» бедняках. Именно в извращенной политике обеспечения жильем, а не в том, что домов строилось недостаточно, крылись корни жилищного «кризиса» Лондона.
Неизбежными последствиями для советов боро, желавших продолжать строительство жилья социального найма, было кросс-финансирование «доступных жилых единиц» за счет частичной продажи старых муниципальных владений в частный сектор. Так произошло с крупным землевладением Пипс в Луишеме и Хейгейтом в Саутуорке. Новый Хейгейт, названный «Элефант-парк» (Elephant Park) за близость к пабу «Слон и замок» (Elephant and Castle), был качественным с точки зрения архитектуры; его границы были бережно вписаны в сохранившиеся фрагменты викторианского Уолворта. Однако, когда оказалось, что по сниженным ценам продается только 25 % из 2700 новых квартир, а «социальным» квартиросъемщикам, определенным как «находящиеся в крайней нужде», досталось лишь 79 квартир, поднялся протест.
Если учесть, что 55 % жилья в Саутуорке было муниципальным, некоторый сдвиг в сторону джентрификации мог показаться разумным. Но это не умиротворило тех, кто наблюдал за разрушениями муниципальной недвижимости в тех частях города, которые долгое время считались «зарезервированными» за бедняками Лондона. Так как в Лондоне происходила интенсивная внутренняя миграция, этот спор было практически невозможно разрешить. Но нельзя было отрицать, что муниципальный совет Уолворта не один раз, а дважды на памяти живущих побудил население района к жарким спорам.
Там, где высотки 1960-х годов предлагалось ремонтировать, а не сносить, имелся риск экономии на качестве, а то и чего-нибудь похуже. В 2017 году в Северном Кенсингтоне вспыхнул пожар в башне Гренфелл-тауэр: от небольшого возгорания в кухне воспламенилась наружная облицовка здания, и оно превратилось в факел. Погибли 72 человека. Оказалось, что из-за плохого качества облицовки и ненадлежащей противопожарной защиты подобному риску подвергаются многие многоквартирные здания. Советы боро очевидным образом уже не были способны даже просто вести учет таких зданий, не говоря о том, чтобы их ремонтировать. Через пятьдесят лет после катастрофы «Ронан-Пойнта» Лондон так и не освоился с опасностями, присущими жизни в высотных домах.
Космополитичность, но не та
Ко второму десятилетию XXI века приток иностранных денег в масштабах, не поддающихся количественной оценке, оказал заметное влияние на богатые районы: они… стали пустеть. Теория Ливингстона о том, что приток денег позволит увеличить строительство социального жилья, была абсурдной. Риелторы сообщали, что 80 % жилья премиум-класса в Вест-Энде уходило заграничным покупателям. Исследование 2019 года показало, что 30 000 элитных лондонских объектов недвижимости находились в иностранном владении и, по всей вероятности, не имели жильцов; 10 000 таких объектов приходилось на Вестминстер. Реальное положение дел в этом исследовании, несомненно, недооценивалось: ведь затронут тенденцией оказался даже Ист-Энд. Из 800 новых квартир, проданных в комплексе «Робин-Гуд-Гарденс» в Попларе в 2017 году, всего семнадцать достались покупателям из Лондона; остальные были проданы за рубеж.
Если прогуляться вечером по когда-то полным народу улицам близ Кингс-роуд в Челси или владения Филлимор в Кенсингтоне, вы почти не увидите освещенных окон. Целые этажи новых роскошных комплексов, таких как «1 Гайд-парк» (One Hyde Park) в Найтсбридже или «1 Кенсингтон-Гарденс» (One Kensington Gardens) за Альберт-холлом, выглядят совершенно темными, а многие из них явно даже и не обставлены. По переписи 2011 года, Кенсингтон и Челси оказался единственным боро Англии к югу от залива Уош, население которого сократилось. В некоторых окру́гах падение было таким катастрофическим, что закрывались магазины, становилось недостаточно пациентов в клиниках врачей общей практики, а парковки для жильцов стояли пустыми.
Одним из последствий этого замораживания заселения стало резкое прекращение дрейфа лондонцев на запад, существовавшего с XVII века. Новые лондонцы перемещались на восток, колонизируя прежде стоявшие без жилья акры Доклендса, где ныне возводились высотные жилые комплексы с заборами и воротами. В Лондоне земли вообще было в достатке: мало было земли, изначально интересной частным застройщикам. В 2014 году агентство Stirling Ackroyd выявило в Большом Лондоне, в основном на востоке, достаточно места под застройку, чтобы расселить полмиллиона человек. Не было и проблем со спросом, по крайней мере со стороны международных инвесторов. На Собачьем острове планировалось построить самое высокое жилое здание Европы – 67-этажный «Шпиль Лондона» с 861 квартирой, каждую из которых предстояло продать на рынке в среднем за 1 миллион фунтов.
Восточнее Доклендса лежал совсем другой Лондон, пока почти не застроенный. Дагенем, Рейнем и Дартфорд редко фигурировали в каких-либо стратегических планах и уж тем более в каких-либо путеводителях по Лондону. Восточные извивы Темзы всё еще в точности соответствовали описанию Джозефа Конрада из «Сердца тьмы»: «…она похожа на огромную змею, развернувшую свои кольца; голова ее опущена в море, тело извивается по широкой стране, а хвост теряется где-то в глубине страны»
[177]. Иногда делались попытки дать этой территории новые названия, например «Коридор Восточной Темзы» и «Ворота Темзы». Бродя по этим местам, вы могли бы вообразить себя в устье Хамбера или Северна, а то и на пустующих землях Лонг-Айленда в Нью-Йорке. Все это говорило о том, что, вопреки всем жалобам на то, что в Лондоне кончается земля, новые площади для заселения имелись. В 2000-х годах идея Джонсона о новом городском аэропорте в эстуарии Темзы была отвергнута как нереалистичная, хотя как раз тогда Гонконг реализовывал именно такой проект. По мере того как пробки и загрязнение воздуха все больше душили Западный Лондон и разгорались баталии об очередном расширении Хитроу, становилось ясно, что будущее города все-таки может быть связано с территориями к востоку.
Конец бума
К 2016 году наступили очевидные последствия подъема рынка недвижимости в предыдущие десять лет. Цены на дома в Лондоне достигли плато, а затем фактически начали падать, хотя масштабы падения варьировались в зависимости от территории и методики исследования. Отдельные свидетельства говорят о том, что в богатых районах продажи упали на 10–20 %. В первом небоскребе Лондона «Центр-Пойнт» офисы были переделаны в квартиры класса люкс, но продать их оказалось очень трудно; половина так и осталась пустыми. В 2018 году риелторы сообщали, что в Лондоне на рынок поступает 54 000 квартир с ценой порядка 1 миллиона фунтов стерлингов, а количество покупателей на эти квартиры, по оценке, составляло 4000 в год. На модели настоящего и будущего Лондона в офисе НЛА на Стор-стрит город похож на подушечку для булавок: в системе планирования предусмотрено аж 540 двадцатиэтажных (а то и выше) домов вдобавок к 250 уже построенным или строящимся.
