– И вам не хворать.
Мы сейчас с ним как два идиота из прошлого. Расшаркиваемся. Друг друга на «вы» величаем, хоть любой прохожий понял бы: между нами взаимная неприязнь.
Или как два актёра погорелого театра. Плохих актёра. Пыжимся хорошо заученную роль играть, а получается смешно, напыщенно, картонно. Но для непритязательных зрителей сойдёт.
Мне важно, чтобы свет из Сониных глаз не уходил. На всё остальное плевать. И если для этого придётся потерпеть дрыща Полозова, я согласен. Чёрт с ним. Хотя так и подмывало мордой его в сугроб пихнуть. Жаль, сугробов ещё не подвезли – так, снежок небольшой, его собачке мордочкой тыкаться.
Мы уходим, а эта парочка – глиста и псинка – остаются. Я увожу своё «войско» как полководец, что выиграл сражение, и теперь гордо вышагивает, показывая свою мощь и превосходство.
– Спасибо, Кость, – омывает меня Соня синью своих бездонных озёр и легонько сжимает руку.
Она всё поняла. Догадалась, что я зубами скриплю, поэтому благодарит, что я срач не развёл. Вот же: молоденькая, но мудрая моя девочка. И становится вообще безразлично, что она сегодня с Полозовым столкнулась. Ну постояли они в парке на пионерском расстоянии, что из того? Идёт рядом, сияет. Хорошо, что я ревнивого быка в себе подавил.
Михайловна выглядела получше. Обрадовалась нам. Суетиться ей на больничной койке вроде бы как не было возможности, но она умудрлась и в полулежачем состоянии создать впечатление, что метушится, не знает, как получше свою радость выразить.
– Мои дорогие! Костичек! Софьюшка! Володенька, а ты подрос, пока мы не виделись!
Вовка даже выпрямился от важности, щёки надул.
– Бабушка Алина, мы тебе апельсинов принесли, я сам выбирал! А у меня теперь две бабушки Алины!
Парень знает толк, как Михайловну к жизни вернуть. У той аж глаза засветились от любопытства.
– Да ты что! – восхищается она, а ну рассказывай давай, пострел!
И Вовка сразу же сдал всю контору, показывая в лицах приезд моей мамы, её обещание его в другой садик перевести, а главное – долой пятидневки!
– Как хорошо-то, как замечательно, – радовалась Михайловна, словно Вовка ей сундук с сокровищами приволок. – Надо же! Какая замечательная у тебя мама, Костя!
Спорить я не стал. Мамы у меня золотые. Хоть первая, хоть вторая. Я давно перестал их разделять. Обе дороги одинаково. А ещё подумал: от их двойной любви, наверное, я никогда не чувствовал себя одиноким или обделённым, хоть никогда и не знал своего отца.
– Держитесь, Михайловна, – сказал я ей на прощание и поцеловал в щёку. У Островской глаза заблестели.
– Держусь, сынок, что остаётся делать? – погладила она меня по голове, как маленького. – Помирать-то ещё рано, как думаешь?
– Невозможно, Михайловна, – честно ответил я. – Столько ещё на этом свете дел – не сосчитать.
– И то верно, – соглашается она. – Правнуков дождаться хочу. Как думаешь, есть у меня шанс женить великовозрастного оболтуса?
– Шанс есть всегда, – говорю твёрдо. Моя ж мама дождалась, пока я созрею и встречу ту самую девушку. Вот и Михайловна обязательно дождётся.
– Вот и я так думаю, – машет она рукой мне вслед. – Иди уже, у тебя, вижу, всё хорошо теперь. А мне за Софьюшку спокойно. Хорошая девочка тебе досталась.
Она произносит это так, будто собственноручно самый главный приз мне в руки вручила.
И только позже я думаю: а ведь так и есть. Не будь Михайловны, мы бы с Соней могли никогда не встретиться. Но всё случается не зря. Так что Михайловне ещё жить да жить нужно. И наших с Соней детей дождаться. Мы ж всё же не чужие, получается.
Глава 56
Софья
Хорошо за городом. Плохо, что две мамочки – Лика и Алина – пытались меня откормить. Наверное, в женщинах это сильнее всего – заботиться, хлопотать, подсовывать кусочки получше. Я сама такая. И поэтому духу не хватило отказываться. Не хотела никого огорчать. Но сметать всё подряд всё же не решилась.
Зато Вовка оторвался от души. Мало того, что его пятидневка закончилась, так ещё столько впечатлений навалилось.
Под конец дня он не выдержал – уснул, счастливый и умиротворённый.
– Оставайтесь! – предложила Лика.
– Мы лучше домой, – покачал головой Костя. Он решал пока непосильную задачу, как забрать ребёнка, если он спит, а на улице крепчает мороз. Будить Вовку было жалко.
– Так езжайте, – махнула рукой его мама. – А Вова пусть побудет с нами. Вы не переживайте, я присмотрю. Мальчику всё равно нужно привыкать ко мне. Мы будем вместе в садик ходить, заниматься, общаться. Вот начнём с сегодняшнего дня. А завтра я его сама привезу. В лучшем виде и со свежими пирожками. Будем завтра с утра с Ликой печь.
Я колебалась. С одной стороны. А с другой… Вдруг поняла, что мне выпал шанс попробовать сделать то, что я надумала. Если решусь. Если получится. К тому же, мне с Костей надо поговорить.
Сегодня в парке я осознала, что поступала некрасиво, утаивая от него подробности нашего с Вовкой родства. Костя не заслужил такого отношения, хоть я его и не обманывала на самом деле. Это он ошибся, а я промолчала.
Мне сейчас многое виделось совершенно в другом свете. Будто мутный кадр, где ничего не различить, вдруг обработали, и он стал ярким, чётким, понятным.
Я нравлюсь ему. По-настоящему, а не потому что он хочет успокоить тётю или маму. Это же видно. Просто у моих страхов слишком большие глаза и причины, которые не давали мне понять и принять то, что есть на самом деле.
А Костя нравится мне. Очень. И дело не в том, что он для меня сделал и делает. Хотя и в этом тоже: его поступки – та самая надёжность, что позволяет мечтать о большем, хоть я себе до сих пор не позволяю до конца прорасти всем тем чувствам, что он вызывает во мне.
– Поехали? – делаю я первой шаг, после которого, я надеюсь, всё изменится. Смотрю Косте в глаза. Отчаянно. Сердце частит, дыхание останавливается. Мне всё же немножко страшно от собственной смелости.
– Тогда всем до свидания, – берёт он меня за руку и ведёт на выход.
В машине я так и не решилась начать важный разговор. Лучше на месте, когда глаза в глаза. Так будет сложнее и проще одновременно. Я точно буду знать, как он отреагирует на мои слова. А уж дальше – по обстоятельствам.
Костя, как обычно, провожает меня до квартиры.
– Зайдёшь? – спрашиваю, чувствуя, как немеют пальцы. Всё остальное дрожит, как у трусливого зайца.
– Зайду, – я вижу, как он немного колеблется, прежде чем ответить согласием.
Мы делаем всего один-единственный шаг через порог – и начинается сумасшествие. Это столкновение, способное вызывать пожар.
Костя целует меня. Мы так близко друг к другу.
