– Аборт?!
– Это слово не произносилось, но висело в
воздухе. – Он вздрогнул и прижал меня крепче, так что я не могла уже
смотреть ему в лицо. – Когда Мэви напомнила им, что ее муж умер меньше
месяца назад и это ее единственный шанс родить их ребенка, они извинились. Они
заявили, что и в мыслях не имели намекать на что-то подобное. Они смотрели ей в
глаза и врали. – Он поцеловал меня в лоб. – Как они могут так с ней
поступать? Я думал, она – их звезда.
Я прижалась к нему плотнее, будто могла так стереть боль из
его глаз.
– Пока болел ее муж, Мэви отказалась от двух ролей.
Наверное, они хотят поскорее вернуть в стойло свою дойную коровку.
– Понять не могу, как можно так себя вести, как они
вели себя с Мэви. Какие б ни были соображения и резоны... Ни слова прямо, одни
намеки, и взгляды, и пожатия плечами – а в конце откровенная ложь. – Он
снова вздрогнул. – Не понимаю.
Вот в том-то и была проблема. Гален действительно не
понимал, как можно так лицемерить. Чтобы выжить у верхушки власти, какой угодно
власти, надо первым делом осознать, что все вокруг лгут, все притворяются и что
друзей у тебя нет. Парадокс в том, что вообще-то лгут не все, что кто-то
искренен и кто-то по-настоящему тебе друг. Трудность в том, что одна улыбка
похожа на другую, и по пожатию рук искренность не определишь, а когда ты
окружен прожженными лжецами, как можно отличить правду от лжи, друга от врага?
Так что надо обращаться со всеми по-деловому, вежливо, кивать и улыбаться, быть
дружелюбным, но никого не впускать в сердце. Нет верного способа определить,
кто на твоей стороне. Галену это понять не удавалось. Мне нужен был кто-то, кто
понять мог.
Я чуть повернула голову и посмотрела на Дойла. Холодный и
темный, он приводил на ум не напиток, который мог бы утолить мою жажду, а
скорее оружие, которым я могла бы защитить все, что люблю.
Я прижималась к Галену, а смотрела на Дойла, и на нас троих
смотрел Холод. Холод, к которому я впервые в жизни начинала чувствовать
настоящую любовь. Холод, который наконец понял, что ему следует ревновать к
Галену, а к Дой-лу он ревновал с самого начала. Волшебным существам людская
ревность вроде бы не знакома, но, глядя в серые глаза Холода, я заподозрила,
что у сидхе много больше общего с людьми, чем принято считать.
Глава 6
Золотая богиня Голливуда свернулась клубком на атласном
покрывале громадной круглой кровати. Кровати, которую она больше двадцати лет
делила с покойным Гордоном Ридом. Как-то раз я предложила ей перебраться в
другую спальню, может, ей будет тогда немного легче, – но она наградила
меня таким взглядом, что я больше на эту тему и не заикалась.
Пиджак цвета пижмы валялся на полу. Туфли – из такой мягкой
кожи, что она будто дышала, – Мэви расшвыряла в стороны. На звезде
оставались костюмные брюки и медного цвета жилетка на голое тело. Ленту в тон
жилета она с волос сорвала и тоже бросила. Перепутанные волосы свесились с края
кровати. Ее шевелюра сохраняла цвет топленого масла, а значит, даже в таких
расстроенных чувствах она продолжала удерживать гламор. Гламор, который сотню
лет помогал ей, изгнаннице из волшебной страны, жить среди людей неузнанной.
Полвека из этой сотни лет она была золотой богиней Голливуда. И бог весть
сколько веков до того – богиней Конхенн.
За закрытой дверью спальни рыдала и ломала руки ее личная
помощница – Мэви ее вышвырнула вон. Никка стоял в карауле у двери. У Никки
длинные каштановые волосы, коричневая кожа и карие глаза. Из моих стражей он
кажется больше всего похожим на людей – пока не увидишь на его спине рисунок
крыльев бабочки, похожий на искуснейшую татуировку. Никка с этим рисунком
родился. Вообще-то он мог родиться и с настоящими крыльями. Никка извинился,
что не пойдет со мной, но Мэви цеплялась за него чуточку слишком сильно. Не то
чтобы она ему навязывалась, но, наверное, была бы не против, если б навязался
он. Никка счел, что осторожность – лучшая добродетель воина. Я с ним
согласилась.
Мэви была когда-то богиней любви и весны. Она и сейчас очень
даже могла включить очарование на полную катушку. "Очарование" в
древнем смысле слова – чары, магию. Ее роскошная кровать пустовала впервые за
десятилетия. Мэви оставалась в одиночестве, а ведь она была воплощением весны,
расцветающей после долгой зимы жизни. С собственной натурой справляться можно,
но нелегко – особенно если ты выведен из равновесия. Мэви была сейчас очень
далека от равновесия.
По спальне разносились ее тихие рыдания. Я пошла к ней
босиком. Свой соблазнительный халатик я затянула потуже, но переодеться не
успела. Дойл с Рисом остались переодеваться и присматривать за Китто, так что
при мне был Холод, но он застыл у двери и не подойдет к кровати, если я не
прикажу. Заигрывания Мэви были ему побоку. Он хранил вынужденное целомудрие
что-то в районе восьми сотен лет и справлялся с этим, пресекая все игры на
корню. Он полностью соответствовал своему имени – холодный, заиндевевший,
ледяной.
Гален тоже стал у двери, но по стойке "вольно", на
лице – улыбка. Если Мэви и делала ему изящные авансы, то он об этом не говорил.
То ли она бросилась на Никку, когда они остались наедине в этой спальне, то ли
Гален не нашел в ее поведении чего-то особенного. Вообще-то он был прав. А
паника Никки, если подумать, – странновата.
Я оказалась у постели, не успев додумать эту мысль до конца,
и тихо позвала:
– Мэви...
Реакции не последовало, даже когда я дважды повторила ее
имя. Я дотронулась до ее плеча, и рыдания стали громче, плечи затряслись, все
тело вздрагивало.
Я склонилась к ней, обняла, прижалась щекой к шелковым
волосам.
– Все хорошо, Мэви, все хорошо.
Она резко повернулась – я едва успела отдернуться. Гламор ее
ослабел, потому что глаза были не голубыми очами, смотревшими с экранов кино, а
сияюще-трехцветными, настоящими. Широкое внешнее кольцо радужки – глубокого
синего цвета, а два внутренних – тонкие, одно как расплавленная медь, второе –
жидкое золото. Но самой необычной чертой были штрихи золота и меди, прорезавшие
всю радужку крошечными разрядами молний. Глаза ее хранили поцелуй молнии. Будто
сама Богиня пожелала, чтобы у Мэви были самые прекрасные в мире глаза.
Я застыла на миг у края постели, забывшись от восторга при
виде ее глаз. Заплаканное лицо Мэви казалось совершенно несчастным, на грани
отчаяния. Неужели она потеряла контроль над собственным гламором? Случайно или
нет ее глаза приняли такой вид?
Она схватила меня за руку, и я ощутила, как бьется пульс в
кончиках ее пальцев – будто пять крошечных сердечек прямо у поверхности моей
кожи. И тут я поняла, чего испугался Никка. Мэви поднялась на колени, не
отпуская мою руку. В такой позе ее лицо оказалось почти вровень с моим. Я не
могла двинуться с места, парализованная не страхом, а силой. Силой Мэви.
Меня словно обдувало весенним ветерком, и я запрокинула
голову, чтобы ветер подхватил волосы и сдул их с лица. А потом под моим
пристальным взглядом гламор Мэви исчез совсем, золотое сияние ее кожи словно
выплыло наверх из глубин тела. Внезапно побелевшие до платинового оттенка
волосы развевались в теплом потоке силы. Маленькие молнии в глазах вспыхнули,
словно пришла весенняя гроза – смыть и развеять зимнюю спячку. Мне показалось,
что я сбрасываю кожу, будто старое тесное пальто. Я чувствовала себя как
бабочка при метаморфозе, я будто меняла форму – на что-то другое, легкое и
воздушное, способное летать.
