Кожа засветилась, словно я проглотила луну. Пряди волос,
вьющиеся у лица, вспыхнули ожившими гранатами и рубинами. Я чувствовала, что
глаза светятся тоже, что они сияют, словно невидимая рука взяла изумруд и
осколок нефрита, оковала их золотом и наделила каждую драгоценность собственным
огнем.
Сила Мэви сдернула с меня весь гламор, даже те крохи, что я
удерживала почти всегда. На ребрах у меня, прямо под грудью, возник темный шрам
в форме ладони – черная рана на моем сияющем великолепии. Шрам остался там, где
меня коснулась другая неблагая сидхе, пытавшаяся магией раздавить мне сердце.
Она сломала ребра и разорвала мышцы, но не тот единственный мускул, который
хотела разорвать. А если показалась эта черная отметина, то и шрамы на спине
наверняка стали видны. Рубцы у меня на спине не похожи на шрамы, какие мог бы
получить человек – и даже большинство фейри – в каком-нибудь обычном
происшествии. Я их получила, когда в другой неудачной для меня дуэли мой
противник попытался заставить меня перекинуться, сменить облик. К смерти это не
привело бы. Он просто играл со мной. Демонстрировал свое превосходство в магии
и мою ущербность. Я вонзила нож ему в сердце, и он умер. Умер, потому что
ритуал, предваряющий дуэли, базируется на обрядах разделения крови. Мы
разделили кровь – его и мою. Смертная кровь ослабляет бессмертных. Эта старая,
почти забытая крупица магии меня и спасла.
Шрамы я скрывала, даже когда мне требовалась вся моя магия
без остатка. Среди сидхе физические недостатки непопулярны. Потеря последнего
клочка гламора заставила меня отпрянуть, попытаться прийти в себя хоть
немножко. Я зажмурилась – мне не хотелось видеть гримасу отвращения на лице
богини. Я жалобно промямлила: "Мэви...", но когда я открыла глаза,
наши лица почти соприкасались. Я смотрела ей в глаза так близко, что они
заполнили собой весь мир. Блистающий, прошитый молниями мир, мир грозы, и
ветра, и красок.
Она облизнула губы, и мое внимание мгновенно переместилось.
Никогда прежде я не замечала, как полны ее губы, как влажны, как ярки... Они
блестели, словно сочный плод, и я была уверена, что внутри в них – теплый,
сладкий сок, который может оросить мне губы и пересохшее горло. Я почти ощущала
его вкус.
Я чувствовала на губах ее дыхание, свежее, как первая
весенняя травка. Мы соприкоснулись губами, и воздух наполнился благоуханием
цветов. Я тонула в аромате яблонь, словно перенеслась в зачарованный сад, вечно
весенний, вечно юный, вечно обещающий...
Мэви сидела под буйно цветущим деревом, дальше за деревом
возвышался холм. Она была одета в платье золотисто-зеленого цвета первых
листочков, из-под него едва выглядывало белое нижнее платье, мягко светившееся,
как лебединые перья на ярком солнце. Волосы белопенным водопадом спускались до
колен. Кожа казалась сотканной из солнечных лучей – золотая, сияющая так ярко,
что мне больно было смотреть, и все же, хоть глаза уже горели огнем, я не могла
отвести от нее взгляд.
Пошел снег. Становилось все холодней, цветы бело-розовым
дождем посыпались наземь, снег припорошил траву. Холодно, так холодно! Я лежала
на спине, глядя в глаза Холоду. Снег падал в его глазах, тревожных,
обеспокоенных. Я смотрела, как падает снег, и мне снова почудилось, что там, за
завесой снега, что-то есть. Что если я буду смотреть достаточно долго, я
разгляжу это что-то... Но теперь мне не было страшно. Я знала, что Холод вернул
меня обратно, что он меня только что спас. Я чувствовала его сильные ладони на
своих плечах, тяжесть его тела и ничего не боялась.
Я увидела Холода у подножия заснеженного холма, вот только
холм был его плащом, снежным покровом, и двигался вместе с Холодом. Волосы
Холода под солнцем блестели как лед, а кожа сияла как снег поутру, когда солнце
вспыхивает искрами на снежинках. Сияние, ослепляющее не хуже солнечного.
Снежный плащ распахнулся, словно Холод распахнул объятия, и
там, под белизной, оказалась темнота – спокойная, тихая темнота. Безветренная
зимняя ночь, когда весь мир замер в ожидании, не дыша. Я стояла в этой темной
тиши по щиколотку в снегу и не чувствовала холода. Полная луна плыла по небу, и
снег сиял белизной, но гораздо мягче, чем при дневном свете. Из синих теней
этого зимнего безмолвия будто соткался чей-то силуэт. Еще меньше ростом, чем я,
хоть и не намного, с длинными тонкими руками и ногами – длинней, чем положено
человеку. Но он и был не человек. Совсем не человек.
Одет он был в лохмотья, но лохмотья сияли под лунным светом,
как не сияют никакие бриллианты. Кожа у него была голубая, как тени на сугробах
лунной ночью. Лицо – как у прелестного ребенка. По спине струились волосы –
серебристые, будто иней. Он протянул мне руку с такими длинными пальцами,
словно в них было больше суставов, чем положено. Этими тонкими пальцами он
прикоснулся к моей щеке, и они оказались неожиданно теплыми. Я посмотрела прямо
в его серые глаза и улыбнулась.
Он отвернулся от меня и пошел прочь, босиком, пританцовывая,
прямо по снегу. За ним не оставалось следов, снег лежал нетронутым на всем его
пути, словно он был невесом. И я поняла, почему нас окружало такое спокойствие,
такое безветрие ночи. Он был – холод, мороз, иней. Иней, который одевает весь
мир, но только если мир неподвижен. Такая хрупкость не может противостоять
бурному ветру.
Я следила за его танцем на сияющем снегу, пока он не слился
с синей лунной тенью, пока не растаял в ночи.
Я снова пришла в себя. Холод еще держал меня в объятиях, но
снега в его глазах уже не было – просто серые глаза, серые, как зимнее небо. Он
сдавленно прошептал, словно боялся заговорить в полный голос:
– Ты так похолодела, я испугался... – Фразу Холод
не закончил. Он выпустил меня, почти бросил, вскочил и ушел прочь. Дверь за ним
закачалась на петлях.
Гален подобрался ко мне по кровати. Но – странно – не
попытался до меня дотронуться.
– Как ты? – спросил он озабоченно.
Я задумалась над ответом, а значит, со мной вряд ли все было
хорошо. Что-то стряслось, но черт меня побери, если я знала что. Заговорила я
только со второй попытки, и все равно голос получился сдавленным и хриплым.
– Что это было... – я закашлялась, –
...только что?
– Мы не очень поняли, – откликнулась Мэви с
другого конца кровати.
Я взглянула на нее. Она все еще была в ипостаси богини
Конхенн, с золотистой кожей, белыми волосами и глазами, пронизанными молниями,
но уже не светилась. Она была великолепна, но сила на время ее оставила.
И вид у нее был растерянный, а с богинями такое случается
нечасто.
– Это моя вина. Я хотела, чтобы меня обнял и утешил
другой сидхе. Я попыталась соблазнить Никку и не смогла. – Она попробовала
сделать надменную мину, но глаза так и остались растерянными. – Я не
привыкла, чтобы меня отвергали те, кого я по-настоящему хочу. Я считала, что ты
могла бы уступить мне одного из твоих кавалеров.
Она потупилась, но тут же снова подняла голову и показалась
не столько надменной, сколько решившейся. Не знаю, все актрисы такие или нет,
но у Мэви Рид эмоции сменялись, не успеешь глазом моргнуть, и все казались
неподдельными. Может, она всегда была такой переменчивой в настроениях, а
может, это профессия так на нее повлияла.
