Дойл улыбнулся уголком губ.
– Почти все великие реликвии, что исчезли бесследно,
принадлежали благим. Реликвии неблагих остались, хотя потеряли в силе.
Поговаривали, что Благой Двор разгневал Богиню или Консорта, раз они лишились
благодати.
– Мы считали, будто они совершили что-то настолько
дурное, что божественный лик отвернулся от них, – сказал Холод.
Я повернулась к нему:
– То есть ты так считал.
Он кивнул. Его лицо казалось лицом прекрасной статуи,
слишком красивым для живого лица, слишком надменным, чтобы к нему притронуться.
Он опять спрятался за холодной маской, которую веками носил при Неблагом Дворе.
Я знала уже, что маска была способом защиты – камуфляжем, если хотите, –
чтобы прятать за ней боль. Несколько слоев этой защиты я сдернула и увидела,
что за ней скрывается. К сожалению, на этой стадии копания в обидах и
страданиях мы и застряли. Мне ужасно хотелось двигаться дальше, к следующему
слою. Не одни же обиды у Холода за душой. Я в этом уверена... почти.
– Так считают многие, – сказал он.
Дойл пожал плечами:
– Все, что я знаю, – это что мы многое потеряли и
что переселились в Западные земли. Кроме этого, я ни в чем не уверен. – Он
сердито глянул на Холода. – И ты тоже.
Холод открыл было рот, но Дойл поднял руку:
– Нет, Холод, мы не станем бередить эту рану. Сегодня
не станем. Мерри будет только твоей, пока мы не убедимся, что не опасны для
нее. Тебе этого мало?
– Пойду-ка я спать, – довольно неожиданно сказал
Рис, и все повернулись к нему. – Старые склоки мне неинтересны, а после
того, как я мгновенно поддался гламору Шалфея, я не уверен, что вновь стал
Кромм Круахом. А если я не бог, то слоняться возле Мерри мне не стоит. –
Он послал мне воздушный поцелуй. – Спокойной ночи, моя принцесса! Поутру
нам всем нужно будет собраться и успеть на самолет в Сент-Луис. Так что не
проболтайте тут всю ночь.
Он погрозил нам пальцем и удалился. Гален поглядел на нас с
Дойлом и Холодом.
– Мне тоже пора, наверное. – Он взглянул на меня с
болью и сожалением. – Что бы тут ни происходило, надеюсь, мы скоро со всем
разберемся.
Я сказала ему в спину:
– Посмотри, как там Китто, хорошо? А то он наверняка
проснулся от этого шума.
Он кивнул и ушел, очень стараясь не оглядываться, словно не
хотел нас видеть.
– Никка, ступай-ка тоже к себе, – велел Дойл.
– Я не ребенок, чтобы отправлять меня в детскую!
Мы все на него вытаращились, потому что Никка никогда не
спорил с Дойлом. Вообще-то он ни с кем не спорил.
– Кажется, с крыльями ты и храбрости набрался, –
отметил Дойл.
Никка посмотрел на него очень хмуро:
– Я уйду, если ты уйдешь тоже.
– Намекаешь, что Дойл хочет выставить тебя, чтобы
остаться со мной самому? – спросила я.
Никка промолчал, злобно глядя на Дойла.
Холод вынырнул на миг из своей хандры, чтобы сказать:
– Это я просил Дойла остаться.
Никка перевел мрачный взгляд на Холода:
– Зачем?
– Он может обеспечить безопасность Мерри.
Никка сполз с постели и встал перед нами очень прямо –
стройное, атлетичное, бронзовое видение, обрамленное буйной гривой волос и еще
этими крыльями. Кажется, крылья привлекали меня больше, чем должны были. То
есть, конечно, они были прекрасны – но они просто притягивали мой взгляд, мое
внимание. Что-то во мне хотело их потрогать, покататься по их великолепию,
покрыть все тело многоцветной пудрой пыльцы.
Дойл взял меня за руку, и я вздрогнула. Сердце скакнуло к
горлу – непонятно почему.
– Тебе нужно уйти, Никка. Ты зачаровываешь ее, как змея
зачаровывает птичек. Не знаю, какой ценой можно разорвать эту твою власть над
ней, но не стану рисковать ее жизнью, чтобы это выяснить.
Никка зажмурился, плечи у него ссутулились – но из-за этого
крылья мазнули по полу, и ему пришлось снова выпрямиться. Тонкой рукой он
откинул волосы с лица, и они упали сбоку каштановым водопадом.
– Ты прав, мой капитан. – По его лицу скользнула
тень страдания. – Я поищу, осталась ли еще свободная кровать. Если мы и
дальше так будем обходиться со спальнями, их на нас не напасешься.
Я потянулась потрогать его крылья, когда он проходил мимо
меня, и Дойл перехватил мою руку, привлек меня к себе и сжал оба моих запястья.
Никка посмотрел через плечо на меня, потом на Дойла.
– Мы вернемся к этому разговору, Мрак. – Голос
опять был будто не его, и взгляд такой я у него никогда не видела.
Дойл даже попятился, прижав меня теснее.
– С радостью, но не сегодня.
Холод встал рядом с Дойлом, забыв собственные претензии от
удивления при виде Никки, угрожающего Дойлу.
– Уходи, Никка, – сказал он.
Никка повернулся к нему:
– С тобой тоже разговор будет, Убийственный Холод, если
пожелаешь.
– Не надо, Никка, не бросай им вызов, – сказала я.
Он тем же мрачным взглядом смерил меня с ног до головы.
Взгляд меня почти напугал: он как будто намекал на что-то большее, чем жажда
секса. Скорее в нем была жажда обладания, собственничество.
– Ты просишь меня не бросать им вызов, а сама стоишь,
прижавшись к полунагому телу Дойла.
Такого выражения лица я никогда у него не видела – словно
какой-то незнакомец с лицом Никки стоял сейчас передо мной. Никка повернул к
Холоду это незнакомое лицо.
– И ты, кто никогда не был богом, ты теперь станешь
править нами? Если тебе одному будут принадлежать ее ночи, ты станешь
королем! – Его голос был пропитан такой яростной ревностью, что она уже
походила на ненависть.
Холод чуть выдвинулся вперед, загородив нас.
– Давно я не видел такого взгляда, но я помню эту
зависть и ревность и помню, чего она нам стоила.
– Диан-кехт! – воскликнул Дойл. – Ты попал
под власть диан-кехт!
Я не понимала, в чем дело, но пахло чем-то недобрым, это
было ясно даже мне.
– Диан Кехт был одним из первых детей Дану,
богом-целителем, но о какой власти вы говорите?
– А что еще ты о нем знаешь? – спросил Дойл.
– Он убил из зависти своего сына, потому что сын
превзошел его в целительском искусстве.
Дойл кивнул.
Никка злобно зашипел, и лицо его на миг превратилось в
жуткую гримасу. Но в следующий миг его красота вернулась, только в глазах
сохранилась ненависть.
