– Одна бульварная газетка напечатала снимок, где мы все
бежим в дом Мэви с пистолетами, но не слишком одетые. Посла при дворах не
убедили заверения королевы, что это было просто недоразумение, а не новое
покушение на принцессу. Мое мнение, как и мнение королевы: правители Сент-Луиса
не хотят, чтобы их обвинили в беспечном отношении к безопасности принцессы.
Если что-то случится, они хотят сказать, что сделали все от них зависящее.
Правители Сент-Луиса. Порой я надолго забывала, как стары
они все – Дойл и прочие. А потом кто-то выдавал что-то в таком вот роде, и
становилось ясно, что их словарь и образ мыслей формировались задолго до
появления Конгресса или мэров с президентами.
– Слова королевы уже не всегда сходят у людей за
правду, – продолжал Дойл. – Посол был крайне недоволен, когда ему не
предъявили принца Кела. Он не верит, что принц в отъезде.
Таблоиды первыми начали строить догадки, почему принц Кел,
завсегдатай злачных местечек Сент-Луиса и Чикаго, вдруг решил посидеть дома.
Где принц на самом деле? Почему он исчез именно сейчас, когда в страну фейри
вернулась принцесса Мередит? Последнее обстоятельство было точно подмечено, но
мы все равно не могли дать никаких объяснений. Сказать правду – что принца
подвергли полугодовой пытке взамен смертной казни – нельзя было ни людской
прессе, ни даже политикам.
Помимо прочих преступлений, Кел основал в Калифорнии культ
поклонения себе как богу. Наверное, думал, что его не разоблачат – слишком
далеко это от дома. К несчастью для него, именно в Лос-Анджелесе я устроилась
работать в детективное агентство. Если бы Кел об этом знал, он перенес бы свои
делишки в другое место, а меня постарался бы убить как можно скорее. В одном из
пунктов договора, подписанного с нами администрацией Томаса Джефферсона,
значилось, что если кто-то из сидхе на земле Соединенных Штатов заставит людей
почитать себя как бога – нас всех изгонят из этой страны. Любого другого сидхе
казнили бы за одно это преступление. Но Кел, кроме того, дал колдуну-человеку
способность магически обольщать, магически насиловать женщин-фейри. Пусть чаще
всего доля крови фейри у них была небольшой, все равно – нельзя давать людям
силу фейри, зная заранее, что она будет обращена против фейри же. Так не
делается. А еще Кел высасывал из тех женщин магическую энергию. Часть
украденной энергии он отдавал своим почитателям, но львиную долю оставлял себе.
Магический вампиризм у нас считается преступлением. И карается очень неприятной
смертью. Единственное исключение – это дуэль. На дуэли или на войне разрешено
делать все, что не нарушает кодекса чести, причем у многих фейри этот кодекс
довольно своеобразный. Словом, Кел заслужил смертную казнь, но он был
единственный сын королевы, наследник ее трона наравне со мной. Мало кто из
придворных узнал, как далеко зашел Кел в своей измене. Считается, что он
наказан за покушение на мою жизнь. А вот и нет. Не настолько королева меня
любит.
Так что вместо смертной казни его подвергли действию того
магического средства, которое он выдал людям. Афродизиака, от которого все тело
скручивает желанием, от которого на стены лезешь в жажде прикосновений, в жажде
траха. Я его на себе испытала, так что говорю со знанием дела. Кела намазали
Слезами Бранвэйн, одним из последних наших могущественных зелий, и приковали в
темнице наедине с его жаждой. Для кого угодно это жуткое испытание. Но ему не
сделали ничего, что он сам не делал бы с другими, – разве что срок
побольше. Полгода в темнице – это очень долго. Три месяца он там уже провел, и
еще три месяца оставалось. При дворе заключали пари о том, выдержит ли его
рассудок. А еще о том, кто из нас раньше убьет другого.
– Если люди нам не верят, мы ничего не сможем
поделать, – сказал Холод.
– Верно, но мы хотя бы можем давать меньше пищи для
сплетен. – Дойл повернул голову к Галену: – Коснись кольца, посмотрим, что
будет.
Гален шагнул в проход между сиденьями. Глаза у него горели,
от его взгляда меня бросило в жар.
Он встал на колени у моего кресла и взял мою ладонь в обе
свои, не дотронувшись до кольца. Низко наклонившись, он шепнул мне почти в
губы:
– Хочу, чтобы кольцо отозвалось на мое прикосновение.
Хочу, чтобы оно запело во мне, чтобы нас обоих бросило на колени.
Наши губы и наши руки сомкнулись одновременно.
Кольцо вспыхнуло огнем, напрягло все у меня внизу, защипало
губы – словно я попыталась поцеловать что-то наэлектризованное. У Галена губы
были нежные и нетерпеливые, но как он ни старался покрепче сжать кольцо, того
почти невыносимого накала страсти, как с Холодом и Рисом, не возникло. Кольцо
просто окатывало нас все новыми волнами электрического пульса. Я не слишком
люблю ощущения от электрического тока и потому разорвала поцелуй и попыталась
отнять руку у Галена. Он меня не отпустил.
– Пусти, Гачен, мне больно.
Он выпустил мою руку медленно, нехотя.
Я села прямее, глубоко и часто дыша, выкарабкиваясь из
остатков магии.
– Правда очень больно было.
– Ты просто не любишь электричества, – сказал Рис.
– Очень даже люблю – в лампах, в компьютере, только не
у меня на коже, пожалуйста.
– Фу, какая ты скучная.
Я сердито на него посмотрела, но тут же повернулась к
Галену, стоявшему возле меня с расстроенным видом. Вид легко объяснялся тем,
что кольцо не подействовало на него так, как на Риса с Холодом, но может, дело
было не только в этом.
– А ты? – осторожно спросила я. – Ты тоже
электричество любишь?
Он несколько растерялся, но ответил:
– Никогда им не пользовался, кроме как в бытовых
приборах.
– Тебе понравились ощущения от кольца?
– Да.
Я сделала мысленную пометку. Пусть мне самой не нравится
электрический ток как элемент сексуальной игры, но если кому-то из мужчин
нравится – можно над этим подумать. Вполне могу подключать к ним электродики,
на здоровье, только бы мне самой не приходилось это испытывать, разве что силу
разряда проверить. Никогда не цепляй к другому устройство, которое не проверил
на себе, – правило такое. Пусть сам ты им пользоваться потом не будешь, но
знать, что чувствует тот, кого ты к нему подключаешь, – необходимо.
– Похоже, сила кольца выросла во всех
отношениях, – заметил Дойл.
Я кивнула.
– Не помню, чтобы оно раньше выбрасывало столько
энергии.
– Но оно не подействовало на нас так, как на Холода и
Риса, – сказал Гален так же уныло, как выглядел. Что бы ни чувствовал
Гален, это всегда было видно. Просто написано было – в глазах, на лице. Хотя
время от времени ему уже удавалось скрывать свои чувства. Мне было и радостно
это видеть, и горько сознавать необходимость такой скрытности. Слишком опасно
держать при себе Галена, когда у него по глазам можно все мысли прочитать. Ему
необходимо было научиться контролировать проявление эмоций, но наблюдала я этот
процесс без удовольствия. Мы словно отнимали у Галена часть того беззаботного
веселья, которое и делало его Галеном.
