Губы покалывало, и казалось, будто я вгрызаюсь в яблоко.
Похрустывающая дынная сладость таяла на языке. Яблоки в меду. Да, именно этот
вкус наполнил мне рот. В голове эхом прозвучало: "Поделись с ними".
– Поцелуй меня, – попросила я.
На лице Галена отразилось страдание. Он решил, что я прошу
прощальный поцелуй. Я надеялась, что он ошибается.
Он тихо стонал, подползая ближе ко мне. Я знала, что
сломанные кости впиваются ему в плоть при малейшем движении, и все же он не
колебался ни секунды. Он прополз последние разделяющие нас дюймы и склонился ко
мне. Губы коснулись моих губ невероятно нежно, но вылетевший из моих губ вздох
не пахнул уже яблоками и медом. У Галена был вкус душистых трав. Вкус росы со
слабым запахом базилика. Вкус базилика – теплый, густой, яркий. Несорванного
базилика, подставившего солнцу листья в капельках росы.
Он оторвался от меня и прошептал:
– Ты пахнешь яблоками.
Я улыбнулась в ответ:
– А ты – свежими травами.
Он засмеялся, и лицо у него напряглось как от боли, но он
тут же сказал с удивлением:
– Мне не больно.
Гален напрягся из-за одного ожидания боли. Он глубоко
вдохнул, раз и другой:
– Не больно!
Улыбка Галена подарила мне целый мир, когда он сказал:
"Я здоров!" В голосе у него звучали и уверенность, и вопрос.
Холод встал на колено рядом с нами, прижимая руку к животу.
Я подумала сперва, что он оберегает раненую руку, но разглядела, как выпирают
из-под пальцев красные бугры. Андаис распорола ему живот. Мне удалось шепнуть:
– Холод...
Гален подвинулся освободить ему место. Холод тронул мои губы
кончиками пальцев:
– Побереги силы.
На губах снова ощущался вкус яблока, словно я только что
укусила сочный плод, вымоченный в тягучем золотистом меду. Напоминаний
неземного голоса мне уже не требовалось.
Холод отнял руку от моих губ, медленно, словно ему не
хотелось разрывать прикосновение.
– Поцелуй меня, – шепнула я.
Серебряная слезинка скатилась у него из глаза, но он
наклонился ко мне. Двигался он медленно, преодолевая боль, и не удержался от
стона. Наконец он сумел лечь рядом, одной рукой по-прежнему зажимая выпущенные
королевским ножом внутренности, а другой гладя меня по волосам. На лице у него
было столько чувств, что если я когда-то и сомневалась в его любви, то теперь
все сомнения исчезли. По этому взгляду все было ясно.
Он поцеловал меня, нежно, словно прикосновение снежинки,
тающей на языке. Как если бы зима обрела вкус. Не просто морозный воздух, не просто
выпавший снег – а как будто я лизала гладкую холодную льдинку, как будто снег
наполнил мне рот и таял на языке, как сладчайшая из сосулек. Холод таял у меня
на языке, а когда он прервал поцелуй, наше дыхание паром повисло в воздухе. Я
почувствовала, что могу дышать, самая острая боль отступила.
Холод сел на полу и отнял руку от живота. Жуткого красного
бугра не было. Он провел рукой по животу и уставился на меня широко раскрытыми
от потрясения глазами.
Дойл опустился на колени рядом с Холодом, отвел одежду,
потрогал гладкую белую кожу. Только когда он повернулся ко мне, я увидела, во
что превратила Андаис половину его лица. Щека была срезана вплоть до самых губ
и свисала вниз. Рана, которую придется зашивать даже сидхе, или щека заживет
как вздумается ей, а не вам.
Я потянулась к нему – поделиться силой Бога, но он
отодвинулся и подозвал кого-то из-за спины. Я попыталась привстать и взять его
за руку, и меня прострелило болью – я опять упала на спину, дыхание сбилось.
Мне стало легче, но до выздоровления было еще очень далеко, не то что Галену и
Холоду.
Двое стражей подтащили к нам Риса. Он безвольно висел у них
на руках, а вид его лица заставил меня вскрикнуть – не от ужаса, но от горя.
Андаис не вырезала ему глаз, как когда-то давно гоблины, она его пробила.
Ничего не осталось от прекрасной синевы в текущих по лицу Риса крови и
прозрачной жидкости. Глазницу окружала глубокая рваная рана, обнажившая и
надбровную дугу, и скуловую кость. Как будто Андаис хотела срезать кожу вокруг
глаза. Шрам на месте второго глаза Риса был мне привычен, был просто
особенностью Риса, я любила каждый его дюйм, но это... Это был его конец. Рис
был полностью, безнадежно слеп. Королева постаралась, чтобы он не смог залечить
эту рану, – ни возможностей его тела, ни остававшейся у нас магии не
хватило бы.
Я смотрела на лицо Риса и чувствовала такую злость, какую
редко мне случалось чувствовать. Злость к глупости произошедшего. Так глупо,
так бессмысленно! Я не задавалась вопросом, зачем это ей, потому что ответа не
было. На вопрос "почему" ответ был только "потому", то есть
никакого ответа.
Я поняла теперь, почему отодвинулся Дойл, почему велел
принести Риса. Никогда раньше я не исцеляла поцелуем. Если дар этот ненадолго,
Рису помощь нужна больше. Дойл и со шрамом останется Дойлом. Но увечье,
нанесенное Рису, его разрушало – или превращало в кого-то другого.
Целехонькие стражи Андаис стояли у него по бокам, и на миг я
разозлилась, что они ничего не сделали, чтобы не допустить этот ужас.
Они помогли Рису встать на колени, но когда его рука
коснулась моей, он отдернулся.
– Не трогай меня, Мерри, не смотри!
Но Китто, так и стоявший на коленях в луже остывающей крови,
объяснил ему:
– Она вернулась из Летней страны и принесла с собой
птичий поцелуй.
Рис повернул к нему слепое лицо:
– Не верю.
Я о птичьем поцелуе слышала впервые в жизни, но вопросы
решила оставить на потом.
– Наклонись, Рис, и я докажу.
Дойл отодвинул не наших стражей, Риса ко мне подвели он и
Холод. Лицо Риса покрывала кровь, но я не смутилась и не попыталась ее стереть.
Кровь – это тоже был Рис. Губы у него были соленые от крови. Он прижался ко мне
губами, но не поцеловал. Мне пришлось надавить ему на затылок, и я ахнула от
боли.
Он отдернулся – точнее, попытался; руки Дойла и Холода
удержали его на месте.
– Она тоже ранена, – сказал Холод, – ей
больно было поднять к тебе руку. Она не из-за твоего вида ахнула.
Холод сказал явно то, что нужно, Рис прекратил попытки
отодвинуться.
– Она сильно ранена?
– Поцелуй меня, Рис, и мне будет лучше.
И он наклонился ко мне, не заставляя делать лишних движений.
Он поцеловал меня, когда наши губы встретились, и похоже, было необходимо,
чтобы мы оба желали этого поцелуя, потому что теперь на меня нахлынул запах
дома. Так, как будто у дома есть один запах, в котором перемешаны ароматы свежего
хлеба, чистого белья, дымка из камина, и смех, и еще запах густой похлебки,
булькающей на огне. Никаким конкретным кушаньем от Риса не пахло, но губы у
него хранили напоминание обо всем добром и хорошем, что дарит чувство
спокойствия, сытости, счастья.
