– Ты поклялась мне, что все, получившие доступ к моему
телу, станут моими стражами, телохранителями принцессы. Они не будут больше
Воронами королевы.
– Я помню, – нахмурилась она.
– И еще ты пообещала мне, что им не смогут причинить
вред без моего согласия, как нельзя причинить без твоего позволения вред твоим
стражам.
Она сильнее нахмурилась:
– Я тебе это пообещала?
– Да, тетя Андаис.
Она посмотрела на журчащий ручей.
– Эймон, ты помнишь, чтобы я это обещала?
Эймон посмотрел на меня, и по глазам я поняла, что он готов
солгать.
– Да, моя королева.
Эймон не слышал, как Андаис дала мне обещание, его тогда с
нами не было. Он солгал ради меня. Нет, не ради меня, ради нас всех.
Андаис вздохнула.
– Обещание королевы нерушимо. – Она выпрямилась и
посмотрела на меня. – Я преступила клятву, принцесса Мередит. Но я еще
королева, и мы столкнулись с дилеммой.
– Поскольку обещание дано было мне, то и преступление
совершено против меня.
– А значит, ты можешь его простить. Но я догадываюсь,
что не бесплатно. – Она смотрела на меня настороженно и предостерегающе.
Предостережение мне не удавалось разгадать. Она боялась, что я попрошу что-то
такое, чего ей очень не хотелось делать.
– Я кровь от твоей крови, тетя Андаис. Разве может быть
иначе?
– Так какую же плату ты просишь, племянница?
– Плату за каждого из моих людей, кому ты нанесла раны.
– То есть цену крови, – уточнила она.
– Я вправе ее просить.
Лицо у нее стало таким настороженным и непроницаемым, как
мне еще не случалось видеть.
– И чьей крови ты требуешь?
– Цену крови можно заплатить другой монетой, –
сказала я.
В глазах у нее мелькнуло облегчение, и она кивнула:
– Проси.
– Прощения всем стражам, говорившим о твоем мече.
Позволить всем нам вооружиться, прежде чем пойти в тронный зал. И выступить
перед всем двором единой командой, пока не найдем и не казним виновных.
Она кивнула.
– Согласна.
Стражи облачились снова в свои доспехи: у некоторых броня
была похожа на звериные шкуры или хитиновые панцири насекомых, а у других –
более привычного вида металлические доспехи имели цвет, какого не бывает у
стали, вышедшей из людских горнов. Королева подошла к стене и дотронулась до
камня. Часть стены исчезла, открыв застланное мраком отверстие. Королева сунула
руку в этот мрак и вытащила короткий меч с рукояткой из трех резных воронов,
которые клювами сжимали рубин размером с мой кулак. Распростертые серебряные
крылья образовывали гарду. Имя мечу было Мортал Дред – Смертный Ужас, и это
была одна из последних великих реликвий Неблагого Двора. Этот великий меч мог
принести сидхе истинную смерть. Смертельная рана, нанесенная этим клинком, для
всех была смертельна. И еще он мог проткнуть кожу любого фейри, из какой бы
субстанции ни состояла его плоть и какие бы защитные чары он ни применял.
Андаис повернулась ко мне с этим мечом, а я не испугалась –
чтобы убить меня, в такой магии не было нужды. Она полюбовалась клинком, ловя
им свет.
– Я все еще не в себе, Мередит. Мой разум полуодурманен
действием чар. Я веками не позволяла себе так отдаться бою. Только с врагами
можно позволить себе такое.
Она подняла голову: в глазах у нее была печаль. Тяжкое
знание. Она знала, что ни одна из стражниц Кела не сделала бы такой шаг без его
ведома, без его согласия. Конечно, он не передал из своей темницы: "Убейте
мою мать", нет, скорее что-то вроде: "Неужели никто не избавит меня
от этой жуткой женщины?" Чтобы он с чистой совестью мог отпереться, если
дойдет до разбирательств. Чтобы сказать, что подчиненные всерьез приняли
сказанное в сердцах. Но это была бы только игра словами, полуправда, ложь
умолчанием. Взгляд королевы говорил, что полуправду она терпеть уже не в силах.
– Я опасалась за рассудок моего сына, Мередит, –
сказала она едва ли не виновато. – Я разрешила одной из его стражниц
посетить его и утолить вызванную Слезами Бранвэйн жажду, пока он не сошел с
ума.
Я просто смотрела на нее, и на лице у меня ничего не
отражалось – потому что я не могла понять, что же я чувствую от такого
известия.
– Ты пустила к нему стражницу утолить его жажду и
спасти его рассудок, и в тот же самый день другая его стражница подсунула тебе
заклинание, заставлявшее тебя перебить самых надежных твоих защитников...
В глазах у нее застыл испуг.
– Он мой сын.
– Знаю, – сказала я.
– Мой единственный ребенок.
– Понимаю, – кивнула я.
– Нет, не понимаешь. И не поймешь, пока у тебя не будет
своих детей. А до того тебе лишь кажется, что ты сочувствуешь, мерещится, что
понимаешь, мнится, что веришь.
– Ты права. У меня нет детей, и я не понимаю.
Она подняла Мортал Дред к свету: казалось, она видит на
гладкой поверхности что-то недоступное мне.
– Я еще не в здравом уме. Я чувствую в себе безумие,
чувствую, какой могу стать. Чувство это мне знакомо, но теперь я засомневалась,
насколько моей была моя жажда крови. Уж не помогали ли ей проявиться... И может
быть, годами.
Я не знала, что на это сказать, так что молчала. Молчание
лучше всего, когда все сказанное может прийтись слишком некстати.
– Я уничтожу Нулин и того, кто организовал покушение на
тебя, племянница, тоже.
– А если это один и тот же преступник?
Она бросила на меня косой взгляд:
– А что это меняет?
– Ты объявила, что, если хоть один из людей Кела
попытается убить меня, пока он в заключении, его жизнь кончена.
Она закрыла глаза и приложила ко лбу холодный клинок.
– Не проси у меня жизнь моего единственного ребенка,
Мередит.
– Я не просила.
Она сверкнула на меня знаменитым гневным взглядом.
– Не просила?
– Я лишь напомнила королеве ее слова.
– Никогда я тебя не любила, племянница, но и не
ненавидела. Я тебя возненавижу, если ты вынудишь меня убить Кела.
– Не я подталкиваю твою руку, королева Андаис, только
он сам.
– Они могли действовать без его ведома.
По глазам было видно, что она сама этому не верит. Она уже
не так была безумна, чтобы верить.
Андаис взглянула мне в глаза, и что-то мелькнуло в
трехцветных радужках, где каждое серое кольцо обведено было черным, словно она
нарочно их подрисовала, подчеркивая и оттеняя цвета.
