- Ди.ана, - с запинкой ответила я, всё ещё не веря своим глазам.
- А меня звать Асель, - встряла чуть воспрянувшая духом верблюдица.
Медведь-парень зыркнул на неё недобро, а потом ответил мне:
- А ты зови меня Бер.
Глава 10. Двусмысленное предложение
Ноябрь 19 число
Платье надо было определённо стирать.
И чистые онучи закончились.
А снаружи выпал первый снег. Когда я в последний раз видела такую белую пелену, не тронутую ничьей ногой, не посыпанную солью, не раскиданную снегоуборочной машиной? Наверное, в детстве ещё. И сегодня, когда я выглянула из двери избушки, увидела прекрасный похоронный саван — величественный и пушистый, у меня аж дыхание захватило, а в груди запенились пузырьки радости, будто глотнула шампанского.
Захотелось прыгнуть в сугроб, упасть плашмя и делать ангела, глядя в небо, с которого сыпалась снежная мука.
Но вместо этого я только вздохнула, накинув плащ и повязав платок на голову, взяла вёдра и потопала к реке. Хворост у меня есть, дрова тоже. Натаскаю воды, нагрею в баньке и постираю. Заодно и помоюсь. На опушке остановилась. Господи, какая же я дура! Вот правда что никогда не жила в деревне, простых вещей не знаю... У меня же полная поляна снега! Я могу его растопить и не надо вёдра переть аж с реки! Шлёпнув себя по лбу, потащилась к бане.
Там уже три дня жила верблюдица Асель. Пастись в лесу она не желала, ночевать хотела в тепле, постоянно жаловалась, что у неё першит в горле от этого холода. Верблюдице я сочувствовала, но у неё была шуба. У меня шубы не было. Поэтому я пустила неожиданную гостью в баню. Баню кто-то умный пристроил к избушке, но не соединил входом. Чтобы помыться, надо было сначала одеться и выйти на свежий воздух. После мытья, соответственно, тоже. Я уже подумывала прорубить топором дверь, но меня останавливало только смутное понятие о несущих стенах. Какие из стен несущие в этом допотопном срубе, я понятия не имела.
— Асель, сходи прогуляйся до реки, там русалка скучает, — сказала я верблюдице, входя в баню. Дремавшее животное вскинуло голову и с любопытством спросило:
— Что такое русалка?
— Нечисть такая. В воде живёт.
— А почему скучает?
— А потому что уснуть не может. Давай, Асель, не загораживай! Мне стирать надо.
— Что такое стирать?
Большой нос верблюдицы сунулся в одно из вёдер. Разочарованная тем, что там было пусто, она проверила второе ведро и спросила непонимающе:
— Зачем тебе эти. ёмкости?
— Подогрею воду и постираю свою одежду. Всё, вали, не мешай!
Я нарочно разговаривала грубо, чтобы верблюдица обиделась и пошла прогуляться. И это сработало. Она отвалилась от стены и с гордым независимым видом прошествовала к выходу. А я вздохнула с облегчением и принялась растапливать банный очаг.
Через час вода уже была в кадке и нагрета. Я брала немного в лоханку и стирала грязные онучи. Чтобы не стереть в кровь пальцы, приспособила для этого дела два пористых камня, найденных на реке — один большой, плоский, и один поменьше. Монотонная, однообразная работа оставляла свободной голову, и я думала о своей теперешней реальности.
Чего мне больше всего не хватает? Когда-то я мечтала о чизбургере и большой картошке-фри, о ванне с горячей водой и о лампочках, которые горят сами по себе, когда нажимаешь на выключатель. Нет, не спорю, это всё ещё актуально. Но больше всего сейчас мне не хватает информации. Просто какой-нибудь информативной хрени, типа мемасиков с котами, умной ленты вконтактика, да хоть сериалов первого канала и КВН! Да я, наверное, даже на «Войну и мир» сейчас набросилась бы с жадностью, так мне хотелось хоть что-нибудь прочитать или посмотреть на экране! Но ничего. Ничегошечки тут нет. Возможно, даже письменности ещё нет. Над этим надо подумать и попробовать как-то разжиться бумагой. И карандашом. Чтобы записывать. И перечитывать. И потом опять перечитывать...
Дверь сзади скрипнула, и я, не оборачиваясь, сказала негромко:
— Я ещё не закончила, вали отсюда!
— Вот как ты гостей принимаешь, травница.
Моё сердце замерло. Голос, этот родной и любимый голос, всколыхнул в груди волну всеобъемлющего счастья, а потом бросил в пучину самоуничижения. Я наверняка красная, взмокшая, а волосы завязаны в пучок. Как обернуться и показаться тому, кого люблю?
Я всё же повернулась, вытирая мокрые руки о передник платья. Ответила с достоинством, чтобы он думал, что всё так и надо:
— Светлый князь, вот уж не ждала. С чем пришёл?
— Рана ноет, — сказал он, потирая левую сторону груди. — Может, есть какое снадобье?
Он стоял передо мной, такой статный, такой высокий и широкоплечий, такой. красивый! что аж глазам стало больно. Кафтан богатый, расшитый золотом и серебром, а на нём камушки сидят в завитушках. Сразу и не разобрать, какие именно камушки: драгоценные или фигня, но красные, синие и зелёные, и блестят, блестят. Шапка на нём выше, чем у Бера-медведя, и опушка не иначе соболиная. Сапожки новые, красные, мягкие и удобные. Статус в глаза бросается — не просто какой-то там мужик, а князь! Светлый князь!
А ведь это я спасла ему жизнь, причём дважды. Я, рыжая травница из чужого мира. И князь до сих пор не знает об этом.
И не узнает.
— Что ж сам пришёл, что дружину не прислал? — съязвила, понимая, что балансирую на тонкой грани. Не в том я положении, чтобы язвить. Но князь не оскорбился. Он мотнул головой куда-то в сторону, пряча глаза, и ответил:
— Разговор у меня к тебе есть. Не в тереме вести такие беседы, вот и решил зайти в гости. Примешь ли?
— Приму, — вздохнула, чувствуя, как бьётся сердце — через раз. Экстрасистолия. Гипертензия. Любовь.
Отжав достиранную онучу, я замочила в мыльной воде платье и вышла наружу. Резвый стоял возле избушки, разгребая копытом снежок, чтобы добраться до прошлогодней травы. Буран лежал на ступеньках крыльца. Увидев меня с князем, оба животных нестройно поздоровались. Я хотела было ответить им, но удержалась, и только улыбнулась каждому персонально. Незачем Ратмиру знать, что я общаюсь с его лошадью и собакой.
— Заходи, — открыв дверь, чуть заедавшую с приходом дождливой осени, я пригласила князя внутрь избушки. Он наклонил голову, чтобы не удариться о балку, и вошёл, заполнив собой всё свободное пространство. Я поворошила дрова в печи и подкинула жадному пламени ещё одно полешко, чтобы не затухло. Потом повернулась к Ратмиру и сказала:
— Снимай рубаху, если хочешь, чтобы я тебя осмотрела.
Он заколебался, но сбросил кафтан на топчан, развязал пояс — широкий, кожаный, в два обхвата, снял через голову вышитую рубаху. Я закрыла глаза. Как развидеть снова это тело — мускулистое, поджарое, но сильное и гладкое? Как относиться к нему просто как к пациенту, когда хочется коснуться, огладить, прижаться щекой к широкой груди?
