И вот клинок тоже вернулся в Риону.
– Рыба полосатая, – только и прошептала сойка.
Заперла дверь, потом ворота и вышла в ненавистный ей город.
Больше четырех часов она терлась в сомнительных местах у портовых таверн, заглядывая в притоны, бордели и опасные закоулки. Сойка умела дышать городом, растворяться среди людей, становиться незаметной и никому не интересной. Улицы, кварталы, переулки и тупики, подвалы, рынки и чердаки были ее охотничьими угодьями с ранней юности, и она ощущала себя здесь словно барракуда в морской воде.
Ее не видел никто, даже если она оставалась на виду, Лавиани же видела и слышала всех.
Неприметные непосвященным знаки на тавернах, сараях артелей, маленьких лавках говорили ей, что то или иное заведение находится под покровительством добрых братьев ловких рук, дубинок, удавок и прочих милых сердцу Ночного Клана инструментов.
Ее интересовали хоть какие-то новости из Пубира, возможно, подслушать нужный разговор, но шептались о другом. О ценах на продукты, о том, сколько еды на складах, о новом начальнике городской стражи западной стены, о сборщиках налогов на корабли и их маршрутах, о тяжелых временах и о том, что неплохо бы податься куда-нибудь в Аринию или хотя бы в Савьят. Подальше от войны.
Так и не узнав ничего конкретного, сойка пожалела, что Шерон далеко и нельзя бросить игральные кости. У нее был еще один вариант, старый друг, которого она не видела с тех пор, как уехала из Рионы, увозя еще не рожденного Релго.
Но вот стоило ли встречаться? К чему это приведет? Остался ли друг другом? Столько времени прошло. Она даже не знала, жив ли тот.
– Рыба полосатая. – Все еще колеблясь, сойка направилась сперва к верфям Зеленой ветви, туда, где днем и ночью кипела работа, но, не дойдя до них, нырнула в подворотню, прошла мимо груды бревен, равнодушно переступила через тело, которое уже было не живо с полчаса.
Шагов через двадцать, впервые за все время, ее остановили. Мужчина в фартуке на голое тело, жаривший на открытом огне на сковородке моллюсков с красным перцем, предупредил:
– Чужак. Топай, ты. Домой.
– К Мариусу топать, ты, – ответила она на языке дна. – Проблем? Да? Нет?
– Нет, – буркнул тот, отворачиваясь, и больше вопросов ей не задавали на всем пути между старым кладбищем и разваленными складами Дегтярного угла, в которых давно поселилось всякое отребье и каждое утро оттуда по доброй традиции выволакивали по два-четыре трупа тех, кто не пережил ночь по тем или иным причинам.
Очень удобное соседство с погостом – все лишние трупы, которые не стоило показывать страже, сразу подселялись в чужие могилы.
Дворик знакомого дома, в десяти шагах от маяка Пескарей, почти не изменился. Ну обветшал чуть сильнее, старый каштан срублен и на его месте потемневший пень. Во всем остальном – все тот же заваленный гнилыми, побелевшими от соли сетями пустырь. Даже лодка та же. Борта ее основательно рассохлись и выцвели, но Лавиани помнила, что раньше она была ярко-желтой, словно тропическая пташка.
Мариус тогда говорил, что обязательно ее доделает и отправится плавать по бухте да ставить горшечные ловушки на осьминогов. Киля как не было тогда, так не наблюдалось и сейчас, а значит, его мечты так и остались мечтами.
Лавиани подумала, что, возможно, это и неплохо. Некоторые ее мечты сперва исполнились, а потом разбились. Иногда она задумывалась о том, чем бы сейчас занималась, не встреть сперва Тэо, затем Шерон, а после всех остальных.
Ее мир разбивался слишком часто.
Сперва Бретто, которого она успела узнать так мало.
Затем ее учитель – Таллес, тот, кого она так боялась, когда он увозил ее из голодающего Нимада, и тот, кого стала считать отцом и своей единственной семьей на долгие годы. Не такой, как другие сойки, испорченный уроками Нэ, как он говаривал про себя. Тогда Лавиани допустила ошибку, роковую и непоправимую, а он сделал то, что не сделал бы никто другой из ее гадкого бездушного племени – спас ученицу и принял смертельный удар на себя. Яда алой тихони оказалось слишком мало, чтобы умереть быстро, и он угасал медленно, в мучениях, и она, не выдержав, облегчила его страдания.
Это до сих пор тяготило Лавиани. Ее ошибка, приведшая к страшной потере.
Потом Релго. Тогда весь мир рухнул, и она не могла найти никаких поводов жить дальше. Борг направил ее, и Лавиани отдалась работе, мотаясь по всему миру, побывав в каждом герцогстве, собрав кровавую жатву на благо Ночного Клана. Ее никто не мог остановить, а она и не желала останавливаться, все больше и больше погружаясь в пучину мрачного безумия, пока боль не превратилась в нечто обыденное, тупое и бесконечно тяжелое. Мучившее по ночам, пока не приходил рассвет.
С годами стало легче, но не сильно.
А после она узнала о том, кто стоял за смертью сына, и отомстила, как могла, пускай это не избавило ее от боли, а лишь умножило у других.
Лавиани знала ответ на свой вопрос, что было бы, если бы не Пружина. Не шаутт, будем уж честны с собою, отправивший ее на Талорис.
Она бы сдохла. От тоски. Скуки. Возможно, от петли на шее. Или же перестала прятаться, плюнула на все и бросилась в последний, безнадежный бой, чтобы достать Клеро, Сегу, Квинта, а может, и Шрева. Легла в землю где-нибудь в Аранте, и на этом история жалкой, разочаровавшейся в жизни, уже немолодой бабы закончилась.
Вышел бы довольно закономерный итог ее существования.
Но ей дали шанс побарахтаться. Лавиани уж не знала кто – Шестеро или шаутты. Да и плевать.
Из покосившегося дома вышла полная женщина. Она была похожа на Мариуса, каким его запомнила сойка. Те же отвисшие щеки, те же круглые глазки.
– Чего забыла?
– Твой отец дома?
– Умер еще семь лет назад.
– Ты мне песенки не пой. Будь он мертв, ты бы небось давно вышвырнула эту проклятущую лодку, как хотела еще твоя мать сделать.
Молчание.
– Подходящие у тебя руки, – продолжила Лавиани. – Как у него. Маленькие, аккуратные. Он передал тебе свое мастерство?
– Не понимаю, о чем ты.
– Он был лучшим, кто умел подделывать литые печати Торговых союзов, таможенных палат и даже дворцовой стражи. Без печати хорошую бумагу не выправить. Сложная работа и опасная, если поймают. Больше рискуют лишь те, кто чеканит монеты без разрешения владетелей. Судя по тому, что обе руки у тебя все еще на месте, ты достаточно осторожна.
Опять молчание. Наконец женщина негромко сказала:
– Не помню тебя.
– Разумеется. Когда я приходила в последний раз, ты болталась под потолком в плетеной люльке и орала, точно писклявый комар. Скажи ему, что Лавиани зашла в гости.
– Смотри, ничего не сопри, пока меня нет.
Сойка покрутила пальцем у виска:
