— Нам надо поговорить, — повторил эпарх.
— Так прошу же, пожалей свои измученные беспощадной болезнью ноги и присаживайся скорее.
Киран огляделся по сторонам и покачал головой.
— Лучше нам выйти наружу.
— Твоя осторожность и бдительность достойны всяких похвал, мой добрый друг, но, поверь мне, стены госпожи Мителиш умеют хранить тайны. Да и разве каждый шаг не доставляет тебе страданий?
— Прости, Джаромо, но лучше я доверюсь себе. А что до ноги… знаешь, к боли тоже можно привыкнуть. Тем более, хвала богам, люди придумали повозки.
Великий логофет кивнул и поднялся со своего кресла. Спорить с Кираном, особенно когда он упирался, было тяжким, долгим и совершенно не гарантирующим успех делом. И Джаромо Сатти совсем не желал тратить на него вновь вернувшиеся силы. Вместе они покинули покои хозяйки дома, а потом попросили дежурившую у дверей служанку проводить их к выходу в обход главного зала. Хотя Джаромо и не отказался бы попрощаться с Ривеной и ещё раз поблагодарить её за всё, ему не хотелось привлекать лишнего внимания ни к себе, ни к настороженному и явно напуганному Кирану.
На выходе из дворца их встретили запряженная двумя волами повозка и восемь охранников — причем не рабов, как было принято среди богатых и знатных, а тайларов, в лицах, крепости тел и манере держаться которых безошибочно угадывались десятилетия воинской службы. Да и под накидками на них были надеты кожаные тораксы, а на поясах висели не обычные дубинки, а короткие мечи.
— Ты привел с собой сильную охрану, Киран. Рискну предположить, что все эти строгие мужчины видели в своей жизни куда более масштабные события, чем уличные драки.
— Ты предполагаешь верно. Это ветераны харвенской кампании, служившие под началом моего племянника. Мне как-то спокойнее ходить по улицам, зная, что они прикрывают мою спину.
Палатвир был всё также тих и безлюден. Охвативший город праздник тут прятался внутри особняков и дворцов, укрываясь от всех посторонних глаз за высокими оградами, крепкими вратами и верной стражей, выдавая себя лишь приглушенной музыкой и веселыми криками. Пожалуй, тут, на этих улицах, их и вправду вряд ли могли подслушать.
Эпарх Кадифара и Великий логофет направились к повозке. Стоило им забраться внутрь, как Киран с облегчением вытянул ногу и начал растирать колено. Даже столь небольшой путь успел доставить ему значительные страдания, а это значило, что болезнь снова пришла в движение. Когда повозка тронулась, покатившись в сторону моря, Киран тяжело вздохнул и проговорил чуть слышно.
— Мне кажется я следующий.
— На тебя готовится покушение?
— Возможно… в коллегии зреет заговор, Джаромо. Меня хотят лишить моего поста.
— Это точные сведения?
— Боюсь, что да. И я сейчас не говорю об обычных интригах Латаришей и их прихлебателей. На них я бы не стал обращать большого внимания. Тут совсем другое. К коллегиалам шастают старейшины. Причем тайно. К каждому, из числа алатреев, или кто близок к ним или падок на деньги и обещания, день за днем ходят главы благородных родов или их посыльные. И знаешь, о чем они говорят? Их подбивают обвинить меня в самоуправстве и предать суду перед Синклитом. Суду, Джаромо!
— Позволь же узнать за что!
— За гавань. За эту проклятую Аравенскую гавань и её жителей, да разорвут гарпии их печенки и глаза в придачу!
— Разве коллегия не поддержала подавление мятежа и последующую реконструкцию?
— Конечно, поддержала! Великие горести, да каждый из них, так или иначе, уже успел влезть в эту стройку и погреть на ней свои ручонки. И теперь эти самые люди готовятся обвинить меня в самоуправстве. И не просто в самоуправстве. Если всё, что меня говорят, правда, то меня хотят обвинить в злонамеренном ущербе городу и горожанам. Ты только подумай, до какой чуши они готовы дойти! Аравенны всегда были язвой, с которой десятилетиями никто не мог ничего сделать. А я смог. Я вычистил и сжег это разбойничье гнездо, чтобы на его месте воздвигнуть новый прекрасный квартал и не позорить нашу столицу гнилыми трущобами. А насчет горожан так я и вовсе молчу. Там же жил сплошь пришлый преступный сброд, не пойми как вообще оказавшийся внутри города без рабских ошейников. И вот теперь они называют это ущербом Кадифу. Проклятье, да уже сама эта формулировка оскорбительна!
— Эпархов назначает Синклит, ибо провинции подвластны ему, а не городским коллегиям.
— Ага, и этот самый Синклит сейчас очень требовательно просит коллегиалов обвинить меня в самых немыслимых преступлениях.
— Не Синклит, а алатреи. Как бы им этого не хотелось, понятия эти всё же не тождественны друг другу.
— Боюсь, что они срослись куда прочнее, чем ты думаешь. Алатреев всегда было больше. Но раньше они были не более чем группками рабовладельцев с чрезмерными земельными наделами, между желаниями и интересами которых мой брат умел очень хорошо маневрировать. Но теперь… теперь его нет с нами, а все алатреи едины в желании сокрушить и выкинуть из Кадифа нашу семью. И я следующий в их списке.
Великий логофет пристально посмотрел на эпарха. Киран был бледен. Его заросшие седой щетиной щеки впали, под глазами синели припухшие складки, а руки то и дело сковывало дрожью. Наверное, вчера, стоя на пороге дворца Ривены Мителиш, Джаромо выглядел не лучше, а может и хуже Кирана Тайвиша. Слишком мало сна, слишком мало покоя и слишком много горя и проблем выпали на их долю в эти дни. Да, их статус, положение, а может и сами жизни, не первый раз оказывались ставками на игральной доске политики Тайлара. Но вероятно впервые каждый из них не знал, что ему делать и как поступать. Ведь впервые рядом с ними не было Шето.
— В Летние мистерии никто не принимает решений, — только и нашелся, что сказать в ответ сановник.
— И сколько осталось до их завершения? Четыре дня, да день после. Ничто не мешает коллегиалам выдвинуть против меня обвинения сразу после окончания праздников. Нас обезглавили, Джаромо, а теперь давят. Давят всех и каждого. Так что поверь, скоро они и тебя постараются превратить в пепел. Так что если ты думал сбежать, сейчас самое время.
— Киран, тебе ли не знать, что прошло уже очень много лет с того дня, как я сам, по собственной воле, связал судьбу и жизнь с семьей Тайвишей. И я хочу верить, что не было и мгновения, чтобы я хоть словом или поступком, дал повода усомниться в прочности этих уз и своей преданности.
Эпарх Кадифара посмотрел на него уставшими глазами и опустил голову.
— Прости за эти слова, Джаромо. Они были глупы и рождены страхом и злобой. Я никогда не ставил под сомнение твою верность. Просто я так устал… — Киран тяжело вздохнул и потер колено. — И эта проклятая боль в ноге опять сводит меня с ума. Проклятье, порою мне кажется, что проще было бы вообще её отрезать. Так я бы хоть перестал мечтать об исцелении. Но хуже даже не это. Хуже, что я просто не знаю, как быть без Шето. Всю мою жизнь он показывал мне путь. Он вел меня и я был счастлив следовать. А теперь… теперь…
