— Даже лучше, — широко улыбнулся Джаромо. — Он появится первым, одетым в красные церемониальные доспехи победителя, выполненные точь в точь, как на самых известных и канонических статуях и изображениях Мифилай. Чтобы даже самый последний пропойца или палагрин, безошибочно опознал в нем сошедшего к людям бога войны. По Царскому шагу он поедет в белой колеснице, в которую вместо лошадей или быков, будут впряжены пленные харвенские вожди и полководцы. Следом за ним въедут стратиги и знаменосцы, а потом, в сопровождении военных музыкантов, пойдут ветераны и герои этой войны. Сразу за ними мы прогоним пленных. Самых знатных и, выразительных так сказать, В ярких варварских одеждах и доспехах. Они пойдут скованные единой тяжелой цепью, а сразу за ними наши воины понесут на плечах большие подносы с самыми ценными и прекрасными трофеями этой войны. Ну а следом пройдут и остальные солдаты из Кадифарских тагм. Их будут приветствовать, бросая под ноги пшено, ячмень и кипарисовые веточки…
— Только Кадифарских?
— Боюсь, что шествие всей тридцатитысячной армии уж слишком растянется и успеет несколько утомить однообразностью город. А мы совсем не хотим, чтобы он заскучал. Но каждая из участвовавших в походе тагм будет представлена своими знаменами и отличившимися ветеранами. Так что воинская честь уроженцев иных провинций не пострадает. Ну а сразу за войсками мы пустим обозы с бесплатным вином и хлебом, жонглёров, скоморохов, музыкантов и танцовщиц. И там, где пройдут наши солдаты, начнется праздник, постепенно охватывающий сначала Царский шаг, а следом — и весь город. Но главная часть триумфального возвращения, состоится тут, — Великий логофет обвел руками площадь. — Ведь на этих камнях, перед глазами высшего света государства, перед глазами всего Синклита, будут вознесены дары и принесены жертвы богам, а на плечи Лико наденут мантию победителя…
— И признают новым героем Тайлара, — закончил за ним Шето.
— А следом и Верховным стратигом, несомненно. Уверяю, еще до того как сядет солнце город будет пылать страстной любовью к нашему Лико. А после захода этой любовью воспылают и благородные ларгесы. Когда почувствуют силу народных масс и оценят дары Синклиту из покоренной нами страны.
Рабочие торопились. Они суетились словно муравьи, на чей муравейник только что вылили ведро воды. Стараясь всеми силами избежать очередного окрика или пинка раскрасневшегося приказчика, что шипел, брызгал слюной и ругался хуже портового пьяницы, желая впечатлить столь высокопоставленных гостей, они носились и доводили трибуны до полной готовности. Все же устроенное им представление было не совсем бутафорским: ряды и вправду стремительно приобретали законченный вид.
Пока они шли дугой, Великий логофет в подробностях рассказывал, как будут организованы гуляния и праздник на улицах. Какими диковинками из диких земель, представлениями и угощениями будут потчевать сегодня горожан. Как пройдет вручение почестей в Синклите, а уже потом, в принадлежавшем Тайвишам дворце, состоится роскошный пир. И именно там сердце главных семей государства будет покорено окончательно.
Он говорил и говорил. Раскрывая детали и описывая подробности, в своей витиевато восторженной, но удивительно конкретной манере. Но Шето уже не слушал своего ближайшего друга и соратника, лишь ради приличия поддакивая и кивая время от времени. Лавина памяти, сорвавшаяся с вершин растревоженных чувств, уже уносила его прочь отсюда. Прочь от этой площади и этого города. Прочь от самого этого дня. Года. Десятилетия. Они неслись назад по извилистому руслу его судьбы к тому дню, что раз и навсегда изменил все, разделив его жизнь на две неравные части.
Годы не смогли стереть ни единой детали из его воспоминаний. Даже сейчас, стоя в самом центре Кадифа спустя столько лет, он чувствовал резкий запах перегоревших свечей, пота и крови, что безнадежно пытались сбить разожжёнными благовониями в зале рожениц его родового дома в Барле.
Она лежала на большой постели бесформенным клубком, в котором сплетались окровавленная рубаха, тряпки и одеяла. Ее лицо искажала то гримаса боли, то, напротив, изможденная улыбка, проступающая через текущие по опухшим щекам слезы. Но Шето даже не смотрел на неё. Она была не важна. Ничто в этом мире не было важным. Кроме одного.
Всё его внимание, всё его естество, было безраздельно поглощено маленьким кулечком, что с гордыми и важными лицами несли к нему повитухи.
— У вас сын, господин! Здоровый и крепкий мальчик родился!
Сердце Шето замерло, а следом изменился и мир, превратившись в нечеткое отражение в беспокойном речном потоке.
Словно со стороны он смотрел, как к нему протягивают красную пеленку, в которой, сжав в кулачки маленькие рученьки, лежал пунцовый малыш, жадно втягивающий носом воздух. Он не кричал, не плакал. Только смотрел. Смотрел большими серыми глазами, что, казалось, занимали все его припухшее сплющенное личико. И в этих глазах светился живой интерес.
Шето был готов поклясться, что малыш сам потянулся к нему, сам протянул навстречу свои крохотные ручки, а когда он взял его из рук повитух, взял так бережно и аккуратно, как только мог, малыш с силой вжался в его плечо, схватившись за складки накидки и засопел. Шето обнял его, нежно прижавшись щекой к его горячей и мокрой голове, укрывая от всего внешнего мира.
Он был счастлив. Счастлив как никогда в своей жизни. Ведь он стал отцом.
Спустя два неудачных брака, спустя столько лет страхов, сомнений, подозрений, бесконечных верениц жрецов, лекарей и заклинателей, он обрел сына. Обрел свое продолжение. Своего наследника. Своего Лико.
Весь окружающий мир свернулся в одну точку. В точку, в которой были лишь они двое. Отец и сын. И смотря на сморщенное красное лицо, Шето понял, что обретает истинную цель в жизни. Цель, которой отныне будет посвящён каждый прожитый им день. Каждый вздох, каждый поступок и каждая мысль. И имя этой цели — наследие.
И сегодня его сын, превратившийся за два года войны в прославленного воина и полководца, вернется, наконец, в Кадифф. Вернется, чтобы явить этому заскучавшему в праздной сытости городу всю свою мощь и величие. И тогда наследие, которое Шето создавал все эти годы, начнет обретать законченные формы.
— …ну а потом, когда почтенная публика достаточно разгорячится и захмелеет, будет подан запеченный целиком харвенский тур. Его внесут пленные дикари на своих собственных щитах, а в круп его будут воткнуты мечи вождей каждого из племени…. — слова идущего с ним рука об руку Великого логофета доносились, словно со дна глубокого колодца. Шето тряхнул головой, возвращаясь обратно на площадь Белого мрамора из мира грез и воспоминаний.
— Воткнуты мечи?
Джаромо Сатти улыбнулся уголком рта, бросив на своего друга и патрона лукавый взгляд. Он прекрасно знал, что весь его долгий и подробный рассказ о праздниках в городе и вечернем приеме миновал уши Первого старейшины, захваченного собственными мыслями. Знал, но продолжил говорить без малейшей запинки.
— Я предлагаю украсить запечённого тура мечами вождей побежденных племен. Его вынесут закованные в цепи харвены самого грозного и свирепого вида. Не воины, само собой, но успевшие обучиться покорности и смирению подходящие невольники. Они понесут его на боевых щитах с копьями вместо перекладин. И так мы во всех смыслах позволим старейшинам вкусить плоды нашей победы.
