Судорожно тяну за спуск трофейного МП-38; пистолет-пулемёт в моих руках словно оживает и начинает бешено биться. С испуга (не успею! фрицы первыми откроют огонь и изрешетят нас с нескольких метров') высаживаю длинную и неточную очередь в полрожка, вызвав перекос патрона. Автомат разом замолк.
Но на столь короткой дистанции я всё же не промахнулся — очередь прошила всех трёх номеров расчёта; изорванные тяжёлыми 9-мм пулями фрицы лишь слабо дёргаются на земле. Автоматический огонь моих штурмовиков также изрешетил нескольких фрицев, но уцелевшие резво бросились в рукопашную.
Ещё два немца упали от бьющего в упор огня пистолетов-пулемётов. Но немецкие рожки на 32 патрона быстро заканчиваются; ближайший ко мне боец падает от мощного удара приклада в челюсть.
Лапаю рукой кобуру — пусто! Волосы становятся дыбом — я где-то посеял верный, безотказный наган и сейчас практически «гол»! В последний момент успеваю выхватить из-за голенища сапога трофейный штык-нож — единственное уцелевшее оружие.
Подлетевший ко мне фриц заученно колет в длинном выпаде. Тело рефлекторно изгибается назад, пропуская смертельно опасный клинок. Немец рывком дёргает ствол карабина назад, но я успеваю схватить левой рукой за цевьё маузера. Мощный рывок на себя — и правой с силой бью в горло. Излишняя длина немецкого штык-ножа сегодня обернулась достоинством — матёрый враг оседает с располосованным кадыком.
Вокруг меня разворачивается жаркая рукопашная схватка. Боец с трофейным автоматом короткими очередями убивает двух фрицев. Чуть впереди сержант застрелил из нагана целящегося в него немца.
Отступаю назад; прямо передо мной из проулка выскакивает фашист с ранцевым огнемётом. Но я успеваю правильно среагировать и тут же насаживаю его на штык, с разворота ударив в солнечное сплетение.
Озверевший красноармеец ударами приклада разворачивает череп фрицу упавшему на колени. Но его камрад сражается до конца: хладнокровно застрелив из пистолета двух бойцов, он выхватывает нож и рубит горло орудовавшему прикладом противнику.
В висках начинает стучать от ярости. Здоровенный фриц замечает меня, делает выпад ножом в живот, но я успеваю отскочить назад. Второй размашистый взмах — ныряю под немецкий клинок и на развороте рублю щёку. Крик немца больше похож на звериный рёв. Следующий прямой выпад, что должен был пригвоздить меня к стенке, встречаю ударом клинка сверху вниз по запястью, одновременно уходя в сторону. Скачок к врагу — и уже мой штык-нож пластает его горло.
В меня целится ещё один гад. Выстрел звучит на секунду позже, чем я успеваю упасть на колено, но это мгновение спасает мне жизнь. И тут же фриц падает, отброшенный ударившей сзади очередью.
Всё. Враги кончились. Уцелевшие бойцы, разгорячённые жаркой схваткой, тяжело дышат и, по всему видать, ещё охвачены горячкой боя.
— Оружие собрать! Раненым оказать помощь!
Вот я уже и не взводный, и даже уже не отделённый. Дела…
Подняв пистолет-пулемёт почившего фельдфебеля, осторожно высовываюсь в проулок. Первое, что цепляет взгляд, — это чёрный провал в канале орудийного ствола, направленного в мою сторону. В очередной раз по коже начинают бегать огромные, размером с порядочную крысу, мурашки. Но через секунду я понимаю, что пушка-то родная, стрелявшая до того сорокапятка. И горстка укрывшихся за ней бойцов одета в до боли знакомую, защитного зелёного цвета форму.
Свои!
Глава 3
Ночь с 7-го на 8-е декабря 1941 года.
Засосенская часть города. Временное расположение 326 артиллерийского полка.
Сержант Нестеров Андрей, командир расчёта 45-мм противотанкового орудия.
Ещё один пережитый день войны… В бою об этом не думаешь, но пройдя очередную схватку, начинаешь понимать, насколько сильно на самом деле тебе хочется жить, на сколько сильно сегодня тебе было страшно.
Расчёту крупно повезло: несмотря на жестокую схватку, только один погибший. Раненые — да, в том числе тяжело. Может, и умрут, но тут уж как карта ляжет.
Или как Господь решит. Точнее, именно КАК Господь решит, и никак иначе…
…Момент, когда начинаешь обращаться к Богу с мысленными призывами и мольбами, наступает как-то неуловимо. Вот ты внимательно слушаешь речь батальонного комиссара, с жаром поддерживаешь его, с презрением думаешь о черноризцах, продавшихся Гитлеру. Вот с гоготом слушаешь сальные анекдоты о попах и попадьях, рассказываемые бойцами постарше.
А потом начинается первый воздушный налёт. Мир вокруг заполняется диким воем «лаптёжников» и жутким грохотом разрывов, ты судорожно пытаешься вжаться в стенку окопчика или ячейки и думаешь каждый раз: «Моя». Отсроченное ожидание гибели, когда ты ровно ничего не можешь сделать, когда смерть буквально ходит рядом и забирает жизни тех, с кем ты только вчера ещё разговаривал и травил анекдоты, — наверное, это самое страшное на войне. Когда на тебя прут танки или пехота, ты стреляешь в ответ, ты сражаешься. Но под бомбёжкой, или артподготовкой, или миномётным обстрелом — неважно — ты ничего не можешь поделать. Только ждёшь свою смерть.
И когда очередной разрыв полусотки подбрасывает твоё тело в окопчике, губы независимо от тебя начинают шептать: «Господи, помоги, Господи, защити, Господи, спаси!» И, можешь быть уверен, все бойцы и командиры (за крайне редким исключением) шепчут то же самое.
Бомбёжка рано или поздно заканчивается. Страшные минуты, тянущиеся целую вечность, остаются позади, и становится как-то даже неловко: к Богу обращался, совсем как маленький!
Испытываешь какой-то детский стыд… Правда, не совсем ясно, почему. Да нет, ясно же: просил о помощи выдумку черноризцев, царей и господ, ведь Его же нет!
Хотя если покопаться в глубине души и ответить честно, пускай только самому себе: а не потому ли тебе стыдно, что отворачиваешься от Того единственного, Кто был рядом во время бомбёжки, Кого ты молил: «Спаси»?
И тогда думаешь так: «Будет честно, если я больше не попрошу Его о помощи».
Наступает очередная бомбёжка, и единственная мысль, которая не даёт скатиться в пропасть ужаса, звучит так: «Я не должен просить Его, ведь Его нет!» И удивительно, но налёт заканчивается, а ты так и не подумал о смерти и не боялся, как боишься обычно. От этой мысли становится столь хорошо, что смеёшься в голос: я победил свой страх!
Товарищи с тревогой оборачиваются, вдруг сошёл с ума? После бомбёжки такое не редкость…
В тот же день твоя батарея оказывается на острие танкового прорыва. Комбатр решил встречать панцеры не в лоб, а подготовить засаду, благо наши сорокапятки низенькие и маленькие, в высокой траве хрен их разглядишь.
Так-то оно так, только три пушки против шести танков много не навоюют. Были бы ещё лёгкие панцеры, так ведь все «тройки»!
Но в начале боя нам везёт. Фрицы не почуяли врага, не обнаружили нас своей первоклассной цейсовской оптикой и подставили борт. Первый залп удачный, подожгли сразу две коробочки; пока немцы развернулись и взяли прицел, подбили ещё одну.
