Я так и поступил. Разменял в буфете свою единственную трёшку, принёс консультанту две пузатых запотевших кружки.
— Молодой человек! — возмутился тот и заглянул в мои бумаги. — Пётр! Ты ставишь меня в неловкой положение! Я не пью в одиночестве. Это противоречит моим принципам, и это не тот случай, когда ими можно поступиться.
— А нам это не запрещено?
Консультант покачал головой, и я упрямиться не стал. Было невыносимо жарко и душно, а запотевшие кружки выглядели на редкость привлекательно и буквально манили взгляд. Опять же мне требовалась консультация, а уже потраченные на выпивку деньги назад точно было не получить.
Пришлось идти за ещё одной кружкой.
— Какое самое слабое? — уточнил у буфетчицы, не спеша делать заказ.
— «Бархатное».
Его и взял. Вернулся за столик, снял фуражку, и консультант протянул руку.
— Альберт Павлович.
— Приятно познакомиться. Пётр.
На том формальности подошли к концу, мы выпили. И если я лишь глотнул тёмного пива, почти не горчившего и с приятным карамельным послевкусием, то консультант не отрывался от кружки, пока её не осушил.
— Ну-с, приступим! — объявил после этого Альберт Павлович и быстро пролистал мою учётную книжку. — Э-э-э, брат, не повезло тебе в последний вагон заскочить! На десятом витке горя бы не знал, а так — ни туда и ни сюда.
Я озадаченно вытаращился на собеседника, тот догадался о причине моего замешательства и улыбнулся.
— Не слышал разве, что некоторым румбам собственные названия дали? Первый румб четвёртого витка — это «Входной билет», а тридцать второй девятого — «Последний вагон». Дело в том, что энергия во время резонанса на первых трёх витках и с десятого по двенадцатый, не прибывает в геометрической прогрессией, а копится в обычном режиме. Не спрашивай почему, просто прими к сведению, что возможности это ограничивает самым радикальным образом, отсюда и такие названия.
— Ничего не понимаю, — чистосердечно признался я, отпив пива. — А чем тогда десятый виток лучше девятого?
— Востребованностью, Пётр, проистекающей из повышенной сопротивляемости излучению и малочисленности. Любой оператор может приблизиться к Эпицентру самое большее до внутренней границы своего витка, а с учётом нормального распределения, сам понимаешь, лишь единицы проходят инициацию в конце спирали. На десятом и одиннадцатом витках — это случается немногим чаще. Всех их немедленно принимают на технические должности. Водители, санитары, егеря, чистильщики, дорожные рабочие. Вакансий много — людей мало.
Я оживился и напомнил:
— У меня сопротивляемость на уровне десятого витка!
Альберт Павлович приложился ко второй кружке, но её лишь ополовинил и снова взялся изучать учётную книжку.
— Около семидесяти процентов? Максимально высокий уровень для девятого витка, но само по себе это ничего не значит. Склонность к негативу добавила бы тебе очков в кое-каких учреждениях — жаль, не подтвердилась. О, абсолют! А нас почему-то не уведомили!
В голосе собеседника прозвучала искренняя заинтересованность, но он тут же поскучнел.
— А-а-а! Понятно, — разочарованно протянул консультант. — Диагностировал ассистент, а профессор поставил его выводы под сомнение. И восприимчивость к медикаментозному воздействию свидетельствует не в твою пользу. Высокая устойчивость, но не абсолют. Досадно. С абсолютом в анамнезе ты бы ещё в первый день распределение получил.
Я не удержался от обречённого вздоха.
— Что за абсолют-то?
— Полнейшая невосприимчивость к ментальному воздействию. С одной стороны, абсолют — это некомандный игрок, с другой — никакой эмпат не прочтёт его эмоций, и даже самый искусный телепат не сумеет навязать свою волю.
Разочарование я смыл длинным глотком пива.
— И что посоветуете, Альберт Павлович?
— Не падать духом! — ободряюще улыбнулся тот. — Я серьёзно, Пётр. Это самое важное. И думаю, частный сектор — не для тебя. Дождись государственного распределения. Кое-какие интересные моменты в твоём анамнезе всё же есть. Атипичные для девятого витка, а к такому настороженно относятся, но на улице точно не окажешься. Пристроят к делу. Что бы вам на вводной лекции не вещали, всех пристраивают.
С этими словами консультант в один глоток влил в себя остававшееся в кружке пиво, нацепил на макушку шляпу и сунул портфель под мышку.
— Не вешай нос, Пётр! Всё будет хорошо! — заявил пребывавший в отменном расположении духа сотрудник РИИФС и отправился на выход.
— До свидания, Альберт Павлович, — пробормотал я и в отличие от него торопиться не стал, пиво допивал без всякой спешки.
Показалось то с учётом жары просто отменным и, хоть было лёгким, в голове приятно зашумело, возникло желание купить ещё одну кружку, но вовремя опомнился и делать этого не стал, вышел на улицу.
За время наших посиделок в буфете большинство «покупателей» уже успело разойтись, поредела и толпа соискателей. Я огляделся и решил, что численность обитателей распределительного центра сократилась как минимум вдвое. И человек десять ещё стояли у пропускного пункта в ожидании транспорта с вещевыми мешками и фанерными чемоданами.
Я заметил Семёна, который что-то втолковывал двум паренькам рабочей наружности, и подивился его неугомонности, но толком приглядеться помешала команда переодеваться для вечерних занятий физкультурой. После кружки пива ни подтягиваться, ни бежать кросс не хотелось, но деваться было некуда — поплёлся вслед за остальными. Порадовался лишь, что солнце начало к горизонту клониться, а то как-то очень уж неприятно кожу на спине пекло; не иначе утром успел сгореть.
Переоделись, построились, после переклички приступили к упражнениям. Меня немного мотало и нормативы давались куда тяжелее утрешнего, но худо-бедно справился. А уже непосредственно перед кроссом выяснилось, что стычка в казарме без последствий для моего обидчика не прошла: ногу ему всё же вывихнул — пусть и несильно, но от пробежки тот отказался наотрез.
Инструктор лишь плечами пожал.
— Кто не бежит, тот подметает плац.
— Я не должен! У меня нога болит!
— Отказ от занятий приравнивается к нарушению режима. Поставить в известность коменданта?
— Нет.
Когда деревенского задиру послали за метлой и раздались обидные смешки, он кинул на меня столь убийственный взгляд, что сделалось не по себе. И хоть из кулацких подпевал в лагере остался только один, устроить «тёмную» они могли и вдвоём. И ладно если просто отмутузят, как бы голову сгоряча не проломили. Провинциальные нравы, насколько слышал, просты до безобразия.
Именно по этой причине, всякий раз пробегая мимо полуразобранных развалин бараков, я внимательно присматривался к строительному мусору и в особенности к доскам. А заметив искомое, сделал вид, будто завязываю распустившийся шнурок, присел и легко выломал из трухлявой деревяшки ржавый гвоздь сантиметров в десять длиной, завернул его в платок и сунул в парусиновый ботинок. Тот стал давить на стопу, но не слишком сильно, намозолить кожу точно не успеет, а у меня теперь будет какое-никакое оружие.
