Георгий Иванович пригладил жёсткие чёрные усы, порылся в бумагах и выудил стопку сшитых листов в пару пальцев толщиной, пошелестел ими, невпопад спросил:
— Член Февральского союза молодёжи с прошлого года?
— Какое это имеет отношение… — возмутился было я, но меня перебили.
— Отвечай!
— Да.
— В иных политических организациях состоял?
— Нет.
— Чем вызван левый уклон в убеждениях?
Я даже не подозревал, что у меня есть какой-то «левый уклон», и понятия не имел, почему так решил собеседник, но вместо неопределённого пожатия плечами, вдруг сказал:
— Скорее не левый уклон, а категорическое непринятии идей реваншизма.
Ну да — монархистов я на дух не переносил. И упёртых консерваторов, желавших восстановить самодержавие в его прежнем виде, и их куда более многочисленных единомышленников, предлагавших реставрировать прежний режим в новой конституционной обёртке.
— Вот как? Интересно. — Капитан кинул быстрый взгляд на Альберта Павловича, но на этот раз обращаться к нему не стал и задал очередной вопрос: — Личные интересы?
— Чтение, — коротко ответил я.
— Разве это единственное увлечение? — с улыбкой уточнил Георгий Иванович. — А как же бокс и вольная борьба?
В боксёрский зал я проходил два месяца, в борцовскую секцию — три. Нет, меня не выгнали, забросил сам. Да и заниматься начал исключительно из-за Аркадия, поднявшего тему тренировок на собрании нашей ячейки. Но говорить об этом не стал, да капитан в ответе и не нуждался.
— Прыжки с парашютом и десантирование из дирижабля по тросу? — продолжил он зачитывать список моих краткосрочных увлечений.
Пять прыжков с парашютом, десять высадок с аэростата. Больше — никогда. Даже сейчас не понимаю, как позволил себя в это втянуть.
— Стрельба из пистолета и винтовки?
В тир ходил полтора месяца. Ничего против этого занятия не имел, банально стало не хватать на патроны карманных денег.
— Лёгкая атлетика?
Было дело — немного бегал. Немного и недолго. За компанию.
— Шахматы?
В эту секцию затащил Лёва, просто неудобно было ему отказать. А ещё у них имелась неплохая библиотека, поэтому захаживал туда какое-то время, но особых успехов не достиг. Да и не пытался.
— Курсы первой помощи при городской больнице?
А это была идея Лии — она всех туда водила, не стал исключением и я.
— Мотокросс?
Вот тут я не удержался от тяжёлого вздоха. В мотоклуб отходил весь сезон — с ранней весны и до конца осени. Ходил бы и дальше, но возиться с техникой зимними вечерами, перебирая двигатели и промывая карбюраторы, — это точно не моё. Опять же увлечение оказалось не из дешёвых. Можно было, конечно, как ни в чём не бывало снова заявиться в гараж по весне, Аркаша даже звал, но не хватило наглости.
— Итак, за последние два года ты поменял множество секций, — продолжил препарировать меня Георгий Иванович. — Неужели ничего не пришлось по душе?
Я лишь пожал плечами. Направление, которое принял допрос, немало удивило, но пока речь не заходила о злополучной драке, меня это всецело устраивало. Разве что горло пересохло, но в просьбе налить воды не отказали; напился.
— Зачем вообще было туда ходить?
Говорить правду не собирался, да изнутри будто что-то подтолкнуло. Не иначе удар по голове сказался вкупе с усталостью — в ушах шумело и лампочка под потолком своим мерцанием раздражала всё сильнее и сильнее, так и хотелось смежить веки.
— За компанию, — признался я. — Не хотел от остальных отставать.
Социализация. По мнению Инги мне требовалась социализация, и я старался её требованиям соответствовать. А так — лучше бы книги читал. Мотоцикл разве что в душу запал, да стрелять нравилось. Кабы не дороговизна патронов…
— А бросал почему? — с искренним любопытством поинтересовался Георгий Иванович. — Нет, тут написано — сотрясение мозга, травма запястья, звуковая контузия, вывих ноги и ещё один ушиб. А на самом деле — почему? Если загорался, а потом остывал, и требовался повод бросить занятия — тогда понятно. Но ты ведь не загорался, так?
— Времени на учёбу не оставалось.
— И на книги?
— И на книги, — подтвердил я, потом невесть зачем добавил: — Да и денег на оплату занятий не хватало, а просить в ячейке стеснялся.
Это моё замечание показалось Альберту Павловичу смешным, и его округлое лицо осветилось искренней, едва ли не детской улыбкой.
— Так что там насчёт нападения с заточкой? — резко сменил тему допроса капитан и вперил в меня пронзительный взгляд тёмных глаз.
Сознался бы как на духу, да что-то удержало. Не знаю, что именно. Как не знаю, с какой стати вообще захотелось исповедаться обо всех своих грехах этому приставшему словно банный лист капитану. Мне бы злиться на него, а не получается. Словно с лучшим другом на отвлечённые темы разговор веду. Чертовщина какая-то!
— Не знаю ни о какой заточке, — ответил я, не покривив при этом душой, и как-то сразу полегчало.
— Если не заточкой, то чем ты бил?
Вновь накатила волна противоестественного желания во всём сознаться, и на этот раз сумел лишь сохранить молчание.
— Что они тебе сказали? — продолжил допытываться Георгий Иванович.
Судорогой свело челюсть, но промолчал. Лампочка под потолком мигала, уже не переставая, её прерывистое мерцание било даже не по глазам, а напрямую по нервам. Меня словно к электрической сети подключили.
— Кто ударил первым? Ты или тебя? — зашёл капитан с другого бока, не оставив попыток добиться признания.
Нечто непонятное стиснуло голову чуть ли не физически, а затем почти сразу заложило уши и накатило головокружение, комната для допросов пошла кругом, а центром этого вращения сделался я сам.
Поначалу лампочка вертелась надо мной в общем темпе, затем её светящийся след превратился в замкнутый круг, а после и вовсе рассыпался на отдельные пятна. Они мелькали над головой, едва различимые из-за бешеной скорости вращения, но стоило только сосредоточиться, и те моментально замерли на месте.
Но не замерли — вовсе нет, просто возник эффект стробоскопа.
«Ой, всё!» — мелькнула испуганная мыслишка, и комната приняла привычный вид, только осталось висеть над головой кольцо из тринадцати лампочек. И тишина. Уши словно воском залили, такое впечатление — ещё немного и стук собственного сердца различить смогу.
Альберт Павлович поднялся и покачнулся, но устоял. Он раскрыл свой портфель, достал носовой платок, вытер покрывшееся испариной лицо, потом и вовсе принялся обмахиваться шляпой.
Георгий Иванович поводил перед моим лицом ладонью; я не моргнул. И судя по жжению в глазах, не моргал уже довольно давно.
