Преподавание матчасти было поставлено хуже всего. Конечно, допускаю, что полусонный капитан, который бубнил конспект, «в поле», то есть в ПАРМе и полковых реммастерских слыл крутейшим спецаком, ну а как лектор претендовал на явно неудовлетворительную оценку. Приходилось чуть ли не спички себе в глаза вставлять, чтобы не задремать на его занятиях. Самое обидное – ведь понимаю, что потом это все будет нужно и придется с великим трудом добывать литературу и знания, но перебороть себя не мог.
Иногда нам даже показывали кино – учебные фильмы, – о том, как надо пилотировать и как надо стрелять – бомбить. Все лучше, чем нудная зубрежка – продиктованный конспект требовалось знать наизусть.
Большое спасибо, что из учебного корпуса нас не гоняли. Двери дежурящему наряду в голову не приходило закрывать. Если после обеда пришел посидеть в «симуляторе» – никто и слова не скажет, только подушку с собой принеси (не для того чтобы спать!) – пилотское кресло под парашют рассчитано.
Поскольку от настоящего летчика у меня были только штаны и петлицы, я старательно пытался зазубривать руководства и «описухи» техники. Других книжек все равно обнаружить не удалось, даже «Краткого курса ВКП(б)». Ну не строевой же устав учить! Сведения по технике и по оборудованию «Ила» были важнее.
Как оказалось, мне посчастливилось прибыть одним из первых. Потом по два-три пилота приезжали из полков на переподготовку, кто-то, как и я, – из госпиталей, несколько ребят из училищ. Кому из нас повезло, – удалось успеть до знаменитого приказа Тимошенко и стать лейтенантами или младшими лейтенантами, кому не повезло – выпустились сержантами. Сержантикам было взавидку и в обиду командирское звание лейтенантов. Хотя разница в геометрии присутствовала (кубари и треугольнички), в служебном положении большого расхождения не чувствовалось. Все жили в казарменном корпусе с двухэтажными нарами. Форма была одинаковая. Ну почти одинаковая. Такого заметного различия, как в наше время, не наблюдалось. Пожалуй что у лейтенантов гимнастерки лучшей выделки и бриджи были синие. Вот ведь кин-дза-дза какая! Все дело в цветовой дифференциации штанов. Да, еще в столовой поставили офицерские (то есть «командирские») столы и сержантские. По идее, должны быть и разные нормы довольствия, только различия не обнаружил: что там пшенка – что там пшенка. С другой стороны, за время отпуска и в госпитале убедился, что сейчас всем весьма не сахарно. Да и тот же самый сахар не везде есть. После нашего возмущения по поводу ранжирования сержанты – лейтенанты и обращения к командованию появились «курсантские столы».
Тем, кто прибыл на неделю-другую позднее, пришлось догонять учебную программу. К счастью, в «самолетном» разделе мы продвинулись недалеко, а на уставы можно было и не обращать внимания. На фронте строевым не передвигаются – больше бегом или ползком.
В свободное время выбирались в город. Парни отчаянно пытались найти бухла. И находили по ломовым ценам. Я изображал из себя трезвенника и язвенника, то есть контуженика: выпью – с катушек слечу. Поэтому если и ходил, то только за компанию. То, что я «непьюш-ш-ший», позволило сохранить часики, с таким трудом добытые на «толчке». А вот многие орлы остались без своих «сокровищ»: портсигаров, перочинных ножей, часов, компасов, кисетов. В принципе они им были и не очень-то и нужны. Один сокол умудрился пропить сапоги, вписанные в карточку довольствия, и получил тут же «по ушам». Еле вымолил потом, чтобы его оставили в «учебке», а не отправлять в пехоту. Старшина у нас был не «зверь», но въедливый и придирчивый. Так что пропажа сапог зафиксировалась мгновенно и организационные выводы последовали незамедлительно.
Еще товарищи пилоты были твердо уверены в своей мужской неотразимости. Не учитывали только местной специфики. Район Щелково – Монино и фронт – это две большие разницы, как говорят в Одессе, Париже, Ростове и так далее (остановка – по требованию). Молоденьких девушек я не обнаружил даже в Павлике. Дамам постарше было не до глупостей. Завораживать женщин летной формой в Монине или Щелкове можно было с таким же успехом, как продавать холодильники эскимосам или самовары в Туле. Поездка в Москву была сопряжена со знакомством с комендантским патрулем. В этом случае становилось уже не до выпивки и не до женского пола.
На занятиях оценил ручку-самописку. Перо оказалось достаточно тонким и хорошо скользило по шершавой желтоватой бумаге тетрадок. Правда, приходилось из-за неважного качества этой продукции бумажной промышленности постоянно чистить кончик пера. Примерно раз за страницу, а то клякс бы наставил словно первоклашка. Писать, перерисовывать схемы пришлось в достатке, почти как в институте. Наши наставники осторожно советовали нам сохранять конспекты и записи. Методичек не хватало, и новые наставления по боевому применению были не во всех ШАПах. А старые разработки… Нам как-то выдали одно такое произведение на руки. Методичка представляла собой листок примерно как А4, с напечатанным текстом. Без схем. Содержание было посвящено обобщению боевого опыта по применению штурмовой авиации. Судя по тексту данного трактата, его изобрела юная девочка-машинистка из штаба саперного полка. Найденные материалы и сделанные выводы были получены на основании нескольких свиданий с техниками или оружейниками бомбардировочного полка, который летал на «сушках» или на «СБ». Редактирование текста осуществлял замполит кавалерийского корпуса. Даже наш Боровичок с бубнящими интонациями, который пытался преподавать матчасть, выразился о недостатках применимости данной методички по прямому назначению («…а для туалета бумага слишком жесткая. Впрочем, если помять хорошенько…»).
Два мужика со «шпалами» майоров (один со «Звездой», другой со «Знаменем»), которые читали теорию применения, даже и не скрывали, что дают нам фронтовые наработки, еще не прошедшие согласования в высших инстанциях.
– …Перед атакой занять высоту 800–900 метров. Атака выполняется с пикирования под углом 30–40 градусов в строю пеленга или клина. Допускается держать угол атаки до 50. Увеличивать больше не советую – на выводе может не выдержать крепление крыльев. Данный способ применялся в 66-м штурмовом полку. Результатом стало повышение процента попаданий и количества пораженных объектов, а также «неполное служебное соответствие» командиру полка, за нарушение предписанных способов ведения атаки с бреющего полета.
Комсомольское поручение
На очередных политзанятиях старший политрук, который их вел, упрекнул нас в отсутствии комсомольской инициативы и малой заинтересованности в военно-политической обстановке. После этого с подачи Женьки при поддержке Андрея, которые у нас были самыми старшими по званию – целые лейтенанты, родилась инициатива выпустить «комсомольский листок». Я в своей реальности помню «боевые листки», которые нам выдавали, так сказать, «на оформление». Даже такие иногда заполнял (помогал редколлегии), чтобы откосить от наряда на кухню. Подозреваю, что «комсомольский» из этой же оперы. На это «обременение» вызвался сам, узнав, что в качестве поощрения будет освобождение от строевой. В напарники мне вызвалась сразу половина учебной эскадрильи, но выбрали коренастого старшего сержанта. Он успел на своей «сушке» «поймать» осколок, который потом вынимали у него из стопы. После госпиталя тоже попал на переобучение. Строевая сержанту, как и мне, доставляла повышенное «удовольствие».
