Осназовцы прихватили Настю как неодушевленный предмет: миг – и она оказалась сидящей в кузове полуторки между двумя крепкими и, казалось, совсем не замечающими мороза бойцами, да еще и накрытая большим теплым овчинным полушубком. Она даже не смогла понять, откуда он взялся – такой теплый, ведь все бойцы были в простых десантных комбинезонах.
Стрельцова не знала, что эти полушубки, теплые шапки-ушанки, овчинные рукавицы с указательными пальцами и сапоги-унты были в обмундировании каждого осназовца, и они прилетели в этой одежде. Перед выходом из самолета все бойцы поскидывали с себя свои полушубки, оставшись в своих необычных десантных комбинезонах, чтобы, как сказал кто-то из них, «не мешал работать».
Просто один из бойцов тогда отдал свой полушубок Насте, а остальные их вещи сгрузили в другую полуторку. Они – эти бойцы – были личными охранниками того самого подполковника и подчинялись только наркому НКВД. И никому больше другому.
Настя тогда ничего этого не знала. Она и в самолете-то никогда не летала. Ей еще очень многое придется узнать, но все это будет уже значительно позднее.
Пришла в себя Стрельцова в кабинете начальника эвакоцентра. Настя сидела под тем же полушубком на шикарном черном кожаном диване и грела руки о здоровую жестяную кружку со сладким, густо приправленным сахаром и сгущенным молоком кипятком. Она давно согрелась – в кабинете было жарко натоплено, но так было уютнее.
Детей уже напоили этим потрясающе вкусным лакомством и грузили в самолет осназовцев. Они летели прямо в Москву в госпиталь управления специальных операций в сопровождении одной из медсестер ее эвакокоманды. Перечить этому командиру никто не осмелился – все его приказы выполнялись беспрекословно.
То, что промелькнуло перед глазами Насти за этот неполный час, почти не отложилось у нее в памяти, но она обязательно вспомнит все произошедшее яркими, запомнившимися на всю ее жизнь отрывками.
Вот раздетый до нижнего белья Куницын, рыдая, умоляет подполковника не подписывать ему смертный приговор. Интендант жутко избит и раздет до исподнего. Его босые ноги оставляют на деревянном полу мокрые следы – Куницына гнали босого прямо по снегу, но он не замечает этого.
Бывший интендант эвакоцентра не видит никого, кроме своего судьи – высокого подполковника в необычном камуфляжном костюме с орденом Боевого Красного Знамени, тремя никогда не виданными Настей крестами на бордовых с серебряными краями лентах на колодках и двумя медалями «За Отвагу» на груди.
Рядом с Куницыным стоит на коленях бывший старший лейтенант НКВД – представитель Особого отдела Ленинградского фронта. Он тоже раздет до белья. Голова его разбита, под глазом наливается огромный черный кровоподтек, а сам «смершевец», похоже, не понимает, что происходит, – у старшего лейтенанта сотрясение мозга. Он пытался грозить «Лису» оружием, не позволяя осмотреть комнату, в которой находился Особый отдел эвакоцентра. Что нашли у старшего лейтенанта, Стрельцова не знала, но что-то нашли, раз он здесь. Старшего лейтенанта даже не допрашивают – для следователей в живых его уже нет.
Следом завели бывшего начальника эвакоцентра и его заместителя, уже переодетых в старые солдатские шинели и стоптанные ботинки с грязными обмотками – в их комнатах нашли целые залежи продуктов.
Трибунал особой тройки собирать не пришлось. «Лис», «Лето» и Андрей поставили свои подписи на приговорах и притиснули личные печати – у них, оказывается, были личные печати для таких приговоров. И приговоренных увели. Их ждал штрафной батальон. Отдельный штрафной офицерский батальон Ленинградского фронта – это лейтенант медицинской службы Анастасия Стрельцова тоже узнала за этот неполный час.
Отменить приговор Особой тройки не мог больше никто, но Насте не было жаль этих нелюдей. У Стрельцовой перед глазами застыло лицо маленькой девочки, умершей в их полуторке, пока она пыталась спасти детей, и лицо этого подполковника, узнавшего об этой смерти. Страшнее этой жуткой маски она никогда не видела в своей недолгой жизни, но до глубины души ее поразило не это лицо, а слова пожилого сержанта-осназовца.
– Заварила ты кашу, девонька! Теперь, пока «Лис» здесь всех на уши не поставит, никуда не поедем. Скатались в Ленинград на пару дней. – Насте показалось, что сержант смотрит на нее с осуждением, но тот вдруг дружески улыбнулся ей. – Не журись! Прорвемся! Спецназ своих не бросает, а ты теперь наш боец. «Лису» понравилось, как ты к самолету через оцепление пролезла. И давай-ка переодевайся. Я тебе кое-что принес. – Только сейчас Стрельцова увидела, что рядом с ней на диване лежат новые ватные штаны, теплая безрукавка, белоснежные шапка, полушубок и унты. Те самые. С капитана Куницына. Она сразу узнала их и ахнула.
– С расстрелянного? – Ужас ее был неподдельным, но сержант сразу же возразил Насте:
– С чего это? Расстрелянного! Скажешь тоже. – Пожилой сержант смешно фыркнул, как рассерженный кот. – В штрафной батальон пошел. Да еще и со спецпометкой, а это верная смерть – сдохнет на фронте с пользой. Спиной этого Куницына самые страшные дыры на передовой затыкать будут.
Расстрел у подполковника Лисовского еще заслужить нужно. Я сам не видел – не был с ними в той поездке, но ребята говорят, «Лис» в Самарканде первого секретаря городского комитета партии прямо на заседании партийного комитета застрелил, а само здание городского комитета обыскал, как этот эвакогоспиталь, и ему ничего за это не было. Теперь товарищ подполковник – личный представитель Иосифа Виссарионовича и отчитывается только перед ним! Вот так-то.
Ну, нет у нас на тебя теплой одежды – не в управлении же, но одеть тебя надо, а то ты в своей шинелишке на таком морозе померзнешь. Ты давай, в себя приходи, переодевайся и включайся в работу. Нам протоколы допросов писать некому.
И умойся. Чумазая какая! Прости, Господи! Сейчас воды принесу. – И взаправду принес кастрюлю теплой воды, большой таз, кусок душистого мыла и чистую тряпицу, и Настя впервые за четыре с половиной недели каторжного труда умылась и помылась, как смогла.
У дверей кабинета намертво встал Евсей Михайлович, которого все звали просто «Михалыч», не пропустивший в кабинет даже «Лиса» и «Лето». Этих необычных командиров все их подчиненные звали по позывным, а не по званию.
Помывшись и выйдя из кабинета Стрельцова, сразу же увидела подполковника Лисовского и майора «Лето», расположившихся около маленького столика с кружками чая в руках, и «Михалыч» тут же протянул такую же кружку и Насте.
Командиры сразу начали задавать Стрельцовой простые вопросы: кто она, где училась, где работала, как давно в Ленинграде; и Настя достаточно толково на них отвечала, но в голове ее, наверное, на всю жизнь раскаленной занозой застряли слова Евсея Михайловича: «застрелил первого секретаря городского комитета партии прямо на заседании партийного комитета». Это было настолько немыслимо, что просто не укладывалось у Стрельцовой в голове, но человек, сделавший такое, сидел прямо напротив нее, и Настя никак не могла отвести от него своих глаз.
Следующие несколько дней смешались у Стрельцовой в калейдоскоп допросов, возмущенных криков, униженных просьб, полных ненависти взглядов и расстрельных приговоров. Впрочем, расстреляли на месте только одного майора интенданта. Прямо так. После допроса раздели его до исподнего, вывели на улицу с табличкой «мародер», расстреляли прямо при людях, толпящихся у дверей, бросили труп здесь же на улице и навсегда забыли о нем.
