– Ну, они сами умеют, ты же знаешь. Находят меня сразу и расспрашивают, что было и что будет. Они вечно тут шастают, от них никуда не деться. Ты себе пошел в город, в свой дом, а меня туда не пригласил. Что остается делать бедной мавке?
– Уходи отсюда. Уходи подальше.
– А кто тебя предупредит? Я хоть им все рассказывала, но и тебя всегда предупреждала. – Руська возмущенно шмыгнула носом.
– Дура ты, Руська. Если бы ты их не предупреждала, давно бы уже поймали мы ведьму.
– Поймали? Матвей, это ты дурак. Твой прадед поймал бы, я знаю. – Руська возмущенно махнула рукой. – Твой прадед Стефан смог бы справиться. А Вивчары – нет. Вивчарам не одолеть тех ведьм. И главную не одолеть. Ее нынче никто не одолеет.
– А ты знаешь, кто это?
Матвей попробовал схватить Руську, но мавка увернулась и перемахнула через забор. Несколько ловких и бесшумных прыжков, и Руська уже стоит на старых, заросших травой грядках и возмущенно качает головой.
– Конечно знаю. Но не скажу ни за какие конфеты. Ты должен сам найти, ты же внук ведьмака! Это тебя напрямую касается, это твое прошлое. Это из-за тебя все происходит. Стефан первый начал, а тебе расхлебывать, правнук ведьмака.
И Руська скрылась в гуще леса.
Вот же противная девчонка. Наверняка она все это время знала, кто главная ведьма. Знала и молчала.
Матвей направился к дому, открыл дверь и прислушался. Тут было тихо. Прадед Стефан защитил свои владения печатью рода, и только прямые потомки могли попасть в хижину, поэтому бояться и ожидать подвоха не следовало. Но и медлить не стоило.
О том, что Руська разбалтывает все ведьмам, Матвей догадывался. Больше-то некому, по большому счету. Не Вивчары же рассказали о предстоящих облавах, не Жнец же предупредил ведьму, что ночью в лес нагрянет облава от Вартовых. Мавки непостоянны и бестолковы, так всегда говорил дед Стефан.
Итак, за работу.
Карта кланов находилась в одном из сундуков, Матвей знал, где искать. Совсем скоро, смахнув пыль со стола, он расстелил огромный, слегка пожелтевший лист ватмана. Прадед Стефан проделал огромную работу, схематично изобразив каждое семейство в виде дерева с именами и фотографиями.
Семейство Луш нашлось сразу. Три брата. На тот момент, когда Стефан создавал родословные древа, обязанности Жнеца исполнял старший из них. Средний уехал в Европу и остался жить там. Младший родил пятерых сыновей. Фотографии мальчишек были сделаны в начале двухтысячных годов на пленку, поскольку цифровые фотоаппараты тогда еще не были так распространены. Немного размытое фото десятилетнего Григория Матвей рассматривал долго и внимательно. После почесал нос, чихнул (пыли в дедовой хижине было несметное количество). Торопливо свернул ватман с родовыми именами и фотками и убрал назад, в сундук. Пусть лежит там, это самое лучшее место для подобных вещей. Внезапно взгляд Матвея наткнулся на бумажный листочек, небольшой оборвышек, прикрепленный к крышке сундука.
Листочек был такой желтый, что сомнений не оставалось – ему лет пятьдесят, если не больше. Написано на польском, Матвей быстро разобрал слова.
«Скарбник становится нагл и болтлив. Давай ему побольше травы успокоения».
Почерк четкий, ясный, но не прадедов. Кто это писал? Неужели отец прадеда? Тогда записке гораздо больше, чем пятьдесят лет. И почему прадед Стефан ее сохранил?
И что значит «Скарбник становится нагл и болтлив»? Разве котяра умеет разговаривать? В том, что он наглеет, Матвей не сомневался, но способность разговаривать котам несвойственна. Вроде как.
Закрыв крышку сундука, Матвей поторопился выйти наружу. Солнце уже клонилось к западу, лес темнел и хмурился на глазах. Ветер крепчал, и даже запахло дождем. Пора было отправляться домой.
Теперь он знает кое-что нужное. Но вот какие выводы сделать из этих знаний?
3
В тот же вечер Матвей позвонил Мирославе и попросил прийти. Сказал, что она нужна срочно и никаких отговорок он не потерпит.
– Выходи прямо сейчас, я тебя жду уже у подъезда, – сказал он.
– Ты с ума сошел? – лениво спросила Мирослава. – Знаешь, сколько времени?
– Выходи. Это срочно. Это касается Григория Луши.
– Ладно. Уже надеваю джинсы. Завтра выписывают мою сестру, я должна быть дома, помогать матери.
– Будешь. Завтра. Скажи, что сегодня заночуешь у меня.
И Мирослава согласилась.
Глава семнадцатая. Мирослава
1
Материну вазочку с маками я разбила, когда мне было лет пять, наверное. Пустяковый поступок, за который сейчас не ругают детей. Но мать налетела на меня с руганью, тряхнула и возмущенно проорала в лицо, что я безрукая лентяйка, ничего не могу сделать как следует и никогда ее не слушаю.
– Сколько раз говорила, чтобы ты не ставила посуду на край стола! – надрывалась мать.
Я глазела на нее и молчала, и этот мой молчаливый взгляд, видимо, окончательно вывел ее из себя. Она схватила меня за руку и выволокла из квартиры.
Была зима, уже наступил вечер. В нашем подъезде почему-то не горела лампа, и на лестничной клетке царила темнота, слегка разбавленная слабым светом фонарей во дворе.
– Постой тут и подумай, негодница! – велела мне мать и захлопнула дверь.
Я осталась в темноте. И мне было только пять лет.
Нет, я не орала и не стучала в дверь, стояла, прижав ладони к груди, и чувствовала, как тьма обтекает меня, захватывает и заполняет. В свои пять лет в темном подъезде я вдруг абсолютно точно поняла – с потрясающей проницательностью, свойственной только детям, – что моя мать меня не любит. Я раздражаю ее, нервирую, возмущаю. Ей хорошо, когда меня нет рядом, и, что бы я ни делала, она всегда будет злиться. У нее не найдется для меня доброго слова и ласкового взгляда.
Моя мать меня не любит, и никто меня не любит. Никто в целом свете.
И тогда я решила, что тоже не буду никого любить. Дрожа и изредка всхлипывая, я чувствовала, как уходит из сердца страх, потому что бояться вдруг стало нечего. Тьма проникла в меня и заполнила пустоту, что всегда была в моем сердце. Я уже не боялась, потому что темнота – это теперь я сама.
2
Богдан писал мне обычно по вечерам. Пара ничего не значащих строчек в «Вайбере», вежливые вопросы о том, как чувствует себя моя сестра. Я отвечала скупо и предельно вежливо. Не было настроения выяснять с ним отношения. Стало вдруг безразлично, с кем там встречается Богдан, и сам он казался пустым и ненужным.
Я действительно не любила его и теперь терзалась мучительными сомнениями, не зря ли навлекла на Снежанку беду.
