Я чувствовала взгляд господина на себе, но боялась посмотреть в ответ, а потому продолжала смотреть в огонь. Его движения завораживали.
– Спасибо, что спасли меня.
– Не стоит благодарности. Ты не можешь постоять за себя. Пока…
Не стоит благодарности? Да этот псих меня чуть не убил!
– Почему он так… – договорить не смогла, голос куда-то пропал.
– Ты слышала.
– Но за что?! – выпалила я, все же повернувшись к господину. – Подумаешь, похожа. Лично я не сделала ему ничего плохого.
– Ты не сделала. Но благословенные убили его мать и сестру.
– Убили? – поразилась я. – Но как… они же… благословенные.
– И что же? – усмехнулся господин. – Думаешь, если благословенные, так сразу добрые и невинные? А как же очищение от скверной тьмы, спасение мира от проклятых?
– Между проклятыми и благословенными нет войны. Или в книгах написана неправда?
– Почему же. Войны нет. Но это не мешает благословенным иногда убивать проклятых, а проклятым – благословенных.
– Значит, все-таки вражда?
– В некотором роде. Благословенные считают, что только они достойны обладать магией. Считают, что приход тьмы угрожает миру, уничтожает его. В чем-то они правы. Из-за тьмы солнце перестало греть, но только у нас. У благословенных все в порядке. Так какая им разница? Вероятно, им хочется вернуть прежнюю власть. А прикрываются желанием очистить мир от скверной магии. Что же касается проклятых… – Господин холодно улыбнулся. – Мы просто их ненавидим.
Есть за что! Вот только…
– Меня будут ненавидеть все? За то, что я так не похожа на вас и похожа на благословенных?
– Нет, – господин качнул головой, не отрывая от меня странного, внимательного взгляда. – Не все настолько слабы духом, как Нейшер. Думаю, для многих ты станешь диковинной, притягательной. Благословенные – наши враги. Но ты – нет. И ты очень сильно отличаешься от всех остальных. Полагаю, уже многие обратили на тебя внимание. Со временем многие захотят тобой обладать.
Я ощутила, как шея и щеки начинают гореть.
– Ты очень красива, Алайна. Экзотично красива, – сказал господин. И поднялся. – Тебе пора возвращаться к себе.
Я поставила кружку на столик, тоже встала. Еще несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а потом тьма подхватила меня, перенося в личную комнату.
Странно. Мне бы очень хотелось, чтобы господин ко мне прикоснулся, когда говорил, что я красива. И жаль, что он этого не сделал.
Третий круг тьмы. 3
Я долго всматривалась сначала в одну иллюстрацию, потом в другую. На первой изображался предыдущий правитель проклятых, отец господина. На второй – сам господин в возрасте десяти лет. Об этом гласили подписи к иллюстрациям. Тьма библиотеки дала мне именно то, что нужно. Может, она сама хотела, чтобы я как можно быстрее все поняла?
Но что тут можно понять? Единственное, в чем я уверена, так это в том, что сон показал мне настоящего бывшего правителя и господина, когда тот еще был мальчиком. Когда еще не вошел в источник, не получил магию тьмы и не заплатил за нее своей душой.
Его отец был таким же жестким, как господин сейчас. Бездушные. Это так страшно звучит, так… безнадежно. Как можно жить, лишившись души? Как можно жить, не чувствуя ничего или почти ничего?
При мысли об увиденном во сне на глаза навернулись слезы. Мальчик так хотел, чтобы отец им гордился, чтобы проявил хоть какие-то эмоции! И чтобы любил? Но в итоге не получил ничего. А потом прошел семь кругов тьмы и сам стал таким же. Теперь он не может любить? Наверное, бездушные не способны любить. И мое сердце рвется от боли, когда я думаю об этом. Все заслуживают любить и чтобы их любили в ответ! За что тьма так жестока со своими верными последователями?
Я спрошу у нее. И разберусь!
Снова белое платье. Снова господин дожидается нас с Шейлой в коридоре. Снова переносимся при помощи тьмы, а потом раздеваемся, входим в источник, и весь мир перестает существовать.
Тьма схлынула, теперь она клубится только у ног. Первый, уже пройденный круг. И я вижу второй, тоже пройденный. Он дальше впереди, чуть выше, словно ступень. Эта мысль заставляет нервно усмехнуться. Почему круги, а не ступени? Их можно было бы назвать ступенями тьмы.
Делаю несколько шагов и останавливаюсь.
– Тьма… ты слышишь меня?
Тихий, отдаленный шелест.
– Слышу…
– С тобой ведь можно разговаривать, правда?
Чувствую на себе заинтересованный взгляд. Это смотрит тьма, не сомневаюсь.
– Попробуй…
– Что в конце? Почему нужно отдавать душу? Разве это справедливо?
Шелестящий, отдаленный, словно эхо, смех.
– Как много вопросов сразу … Но душа – это не конец. Совсем не конец.
Ощущаю растерянность.
– Но после седьмого круга?
– Да…
– Зачем? Почему?
– Почему? – переспрашивает тьма. И шелестит на непонятном языке: – Шарре лэшше диаш эш…
– Я не понимаю! Что это значит?
– Шарре лэшше диаш эш… – повторяет тьма. – Значение этих слов откроется, когда придет время. Пока ты просто смертная. Иди!
– Просто смертная? Значит, господин бессмертен?
– Иди вперед! Третий круг тебя ждет.
И я иду, потому что спорить с тьмой бесполезно, потому что я должна добраться до третьего круга, пройти его. Теперь уже не только ради обретения силы тьмы. Я хочу разгадать, понять ее суть.
Перешагиваю с первого круга во второй. Каждый мой шаг сопровождает шелестящий шепот:
– Шарре лэшше диаш эш. Терла ишь ша!
Слова врезаются в память.
Уверенно иду вперед и ныряю во тьму третьего круга.
Тьма взвивается и устремляется ко мне, врываясь в тело. Боль. Чудовищная боль как будто рвет на части, вгрызается, выворачивает наизнанку. Я кричу, но тьма глушит все звуки.
– Иди вперед. Иди, не останавливайся!
Задыхаюсь от боли, по лицу текут слезы, но я делаю шаг. Еще один и еще. С каждым шагом, с каждым вздохом становится только больнее. Ужасная, невыносимая боль вместе с тьмой наполняет каждую клеточку тела.
– Иди, не останавливайся.
Я иду. Несмотря ни на что, продолжаю идти. Уже почти не чувствую направления, не чувствую ничего, кроме всеобъемлющей боли, кажется, что кроме нее нет ничего. Эта боль – и есть все. Вокруг до бесконечности и глубоко внутри. Боль, только боль и тьма, они становятся неразделимы, они – единое целое.
Шаг за шагом, когда больше всего на свете хочется повернуть назад или хотя бы остановиться. Шаг за шагом, когда невозможно дышать, потому что воздуха тоже больше нет, а тьма застревает в груди. Но что-то, быть может, упрямство, заставляет продолжать этот путь.
