Геннадий Ильич пообещал позвонить, если вспомнит что-нибудь существенное, и поехал домой. Вспоминались всякие пустяки, малозначительные и совершенно бесполезные для следствия. Как и само следствие.
Виделся Геннадию Ильичу и совсем еще маленький Сережа, и взрослый, и веселый, и грустный, и сердитый, всякий. Он был при жизни очень разным. А после смерти стал одинаковый. Никакой. Того, настоящего Сергея у Геннадия Ильича забрали, а оставили ему фальшивку, бессмысленную оболочку. Лучше бы он не ездил в больницу. Не нужно было смотреть на мертвого сына, уложенного на каталку. Сколько у него было пулевых отверстий в груди? Два или три? Кажется, два. Или три. Какая теперь разница?
Идя к своему подъезду через двор, Геннадий Ильич обнаружил, что несет в руке стеклянно звякающий пакет из магазина. Когда он успел туда завернуть? Что покупал? Как расплачивался? В голове было темно и пусто. Он вошел в квартиру, аккуратно закрыл за собой дверь и окликнул:
— Саша? Ты дома?
Брат появился бесшумно и почему-то с виноватым лицом, как будто это из-за него Сережа погиб.
— Как бы я вышел? — спросил он. — Ты ведь мне ключей не оставил.
— Я тебе потом Сережины отдам, — пообещал Геннадий Ильич, проходя с пакетом в кухню. — Когда вернут. Сейчас с его вещами следователи работают.
— Вещдоки, — сказал Александр.
— Что? Ах, да. Вещдоки. Пить будешь? Ты сказал, у тебя язва…
— Нет язвы. В больничке с желудком вырезали. Но я бы выпил. Помянуть нужно, по христианскому обычаю.
Геннадий Ильич поморщился:
— Какие там еще обычаи! Выпьем и все. Чтобы не так сильно болело.
— Потом еще больней будет, — предупредил Александр.
— Ну и пусть. Пусть я сдохну от боли. Но не сразу. Сначала наказать нужно тех, кто Сережу убил. — Геннадий Ильич хлопнул себя по лбу. — Черт! Башка дырявая! Забыл у следователя спросить, как это случилось. Или спрашивал?.. Не помню…
Он наполнил два стакана и придвинул брату тарелку с квашеной капустой:
— Угощайся. Давай выпьем, а потом я маслица налью и лучка накрошу. Пока так сойдет.
У водки был водочный вкус, но градусы не ощущались. Александр похрустел капустой, сунул в рот еще одну щепоть и сказал:
— Я справки навел. По своим каналам.
— Ты же вроде прячешься? — припомнил Геннадий Ильич. — Или я что-то не так понял?
— Все так, брат. Но есть верные кореша. Не заложат.
— И что они тебе рассказали?
— Вчера спортсмены на черноту напали, — стал рассказывать Александр. — На осетинскую братву. Взяли их старшого, Рахат-Лукума какого-то. Но сами двоих потеряли. Серегу твоего и еще одного. Не знаю погоняло.
— Подробности знаешь? — спросил Геннадий Ильич.
— Какие тут подробности? Шмальнули тех, кто первым шел.
— Я их убью. Всех.
— Кавказцев? Их же туча!
— Всех, — повторил Геннадий Ильич. — И кавказцев, и тех, кто Сережу на них натравил. Всех. Буду убивать, пока живой.
Они выпили и посидели молча. Александр полез в холодильник и соорудил что-то вроде обеда. Геннадий Ильич к еде не прикасался. Пил часто и машинально. Вливал в себя водку и продолжал сидеть, глядя в стол.
— Я с тобой, — сказал ему Александр.
— Я вижу, — произнес Геннадий Ильич безразлично.
— Ты не понял. Я в деле с тобой. До конца.
— Зачем тебе?
Геннадий Ильич с усилием поднял голову и посмотрел брату в глаза.
— Так надо, — сказал Александр. — Если не подпишусь, неправильно это будет.
— Правильно, неправильно… Кому какое дело?
— Мне, Генка. Мне есть дело.
Геннадий Ильич покачал головой:
— Ты же его не знал совсем. Сережу… Живи дальше.
— Я свое отжил, — сказал Александр. — На самом деле у меня рак, вот почему резали. В больничке сказали, год еще протяну. С тех пор полгода прошло. Новый год встречу и…
Он не договорил. Геннадий Ильич поставил стакан, который собирался поднести ко рту.
— Они могли ошибиться, врачи.
— Я у других был. Тот же приговор. Без вариантов.
— Больно?
— Бывает, — ответил Александр. — Терпимо. Я привык уже. Насчет того, что работу найду и съеду, я тебе соврал, Гена. Некуда мне идти.
— И не надо, — сказал Геннадий Ильич. — Не надо никуда ходить. Ты уже пришел. Мне не в тягость. Один теперь.
Он опять поднял стакан, заглянул в него, встал и вылил содержимое в раковину. Александр вопросительно взглянул на него.
— Ты пей, если лезет, — сказал Геннадий Ильич. — Потом падай, где хочешь, и отсыпайся. С завтрашнего дня сухой закон.
— Ну и правильно, — согласился брат. — Спьяну много не навоюешь.
Он выпил. Геннадия Ильича шатнуло. Держась за стену, он поволочил ноги прочь. Потом неожиданно вернулся и отчеканил:
— Если есть на свете черт, то он не козлоногий рогач, а трехголовый дракон, понял? И головы эти — трусость, подлость и жадность.
— Ты чего? — насторожился Александр. — Тебе бы поспать, братик.
Геннадий Ильич посмотрел на него бессмысленными глазами и пошаркал по коридору дальше. Было слышно, как в комнате он упал на пол. Александр попытался встать, чтобы помочь, но не смог. Тогда он уронил голову на стол и отключился.
Глава 6. Сердце матери
С момента ухода из дома тревога и чувство вины не покидали Люцию Марковну. Как бы ни убеждала она себя, что ей, как и всем вокруг, причитается свой маленький кусочек личного счастья, кошки от этого скрести на душе не переставали.
Не было у нее и стопроцентной уверенности в том, что Валентин в один прекрасный день не решит подыскать себе женщину помоложе. Как ни следи за собой, как ни ухаживай за кожей и ни подтягивай морщины, а возраст дает себя знать. Сорок — это вам не шутки. Сорокалетний мужчина еще только входит в зенит своей зрелости. У его ровесницы женского пола начинается увядание. Глядясь в зеркало, Люция Марковна почти всегда думала об этом.
Еще два или три года назад она совсем не стыдилась своей наготы и даже гордилась ею. Теперь все изменилось. Перед тем как раздеться, она непременно гасила или приглушала свет, а принимая ласки любовника, ни на минуту не забывала о необходимости маскировать оплывшие и дряблые участки своего тела.
С помощью дорогой косметики и всяких ухищрений можно продлить иллюзию молодости еще на некоторое время, но не надолго. Пять-шесть лет от силы, вот какой срок отмерен Люции Марковне. А потом? Детей рожать поздно, чем же тогда привязать к себе Валентина так, чтобы не отвернулся?
