Развязать, правда, не развязали. Приходилось то лежать, то полусидеть возле батареи парового отопления, к которой Рахман был примотан куском гибкого кабеля. Запястья и щиколотки его были связаны с помощью скотча, порвать который было не под силу даже Геркулесу.
Рахман не был Геркулесом. Он вообще не отличался большой физической силой. Зато мозгов ему было не занимать. Затеяв торг, он тянул время для побега. И в день похорон Сергея Карачая его наконец осенило. Во время разговора с Сильвой он ни разу не посмотрел на злополучный паяльник, оставленный с позапрошлого допроса на полу возле электрической розетки. До нее и самого паяльника было рукой подать. Рахман делал вид, будто стремится снизить планку до ста штук, а сам ждал, когда его оставят одного.
Наконец Сильве надоело, и он сказал:
— Так не пойдет, Рахман. Мое терпение лопается. Меньше ста пятидесяти я взять никак не могу. Ты не обычный пехотинец. Уже из одного только уважения к тебе я хочу сто пятьдесят. Больше скидок не будет.
— Сто тридцать, — сказал Рахман.
— Нет. Если будешь продолжать, выйдешь отсюда без ногтей и зубов. А заплатить все равно придется. По-любому.
— Сто сорок.
— Упрямый ты, Рахман, — произнес Сильва. — Но я тоже упрямый. Если через три часа ты не ответишь «да», то я буду вынужден распорядиться, чтобы пацаны снова за паяльник взялись. Ты этого хочешь?
Рахман скрипнул зубами, опустив голову.
— Ладно, думай, — милостиво разрешил Сильва. — Через три часа я вернусь и получу от тебя окончательный ответ. Надеюсь, он будет положительным. Тогда сегодня ты выйдешь отсюда и разногласия между нами закончатся.
На самом деле оба понимали, что разногласия закончатся только после того, как один из них умрет. Каждый из двоих думал, что это будет не он. Сильва не собирался отпускать Рахмана. Осетина ждала смерть. Получив требуемую сумму, спортсмены намеревались обзавестись огнестрельным оружием и разгромить осетин. Тогда бы они подмяли под себя рынок и единолично контролировали прочие доходные места города. Таков был план Сильвы. Что касается Рахмана, то он жаждал отмщения и надеялся, что оно не за горами.
— Я подумаю, — сказал он.
— Так-то лучше, — кивнул Сильва. — Сейчас тебе пиццу принесут. Пива хочешь? Безалкогольного.
Рахман красноречиво скривился и спросил:
— Вина нет? Или лучше травы?
— Дурь не держим, — ответил Сильва с достоинством.
Это были последние фразы, которыми они обменялись.
Когда Рахману дали поесть и заперли его в комнате, он, передвигаясь задом по полу, добрался до паяльника, обхватил кончиками пальцев штепсель и с четвертой попытки сумел вогнать штырьки в отверстия розетки. Дальше дело пошло проще. Дав паяльнику накалиться, пленник взялся связанными руками за рукоятку и прожег ленты скотча, после чего они легко распались на расплавленные лохмотья.
Открыв окно, Рахман посмотрел вниз. Прямо под ним расстилался навес бокового входа. Окно находилось на третьем этаже, но навес значительно сокращал расстояние до земли.
Не колеблясь, Рахман принялся стаскивать маты и бросать их вниз. Он занимался этим до тех пор, пока не приготовил мягкую кучу для прыжка. Его не покидало опасение, что кто-нибудь явится на производимый им шум, однако «бульдоги» то ли отсутствовали, то ли были увлечены тренировкой. Одним словом, обошлось.
Рахман сел на подоконник и свесил ноги вниз. На стоянку подъехала машина. Оттуда выбрался молодой человек с телефоном и открыл багажник, готовясь достать вещи. Рахман набрал полную грудь воздуха и прыгнул.
Он упал на гору матрасов боком и скатился на грязный снег. Было некогда определять, обошлось без переломов или нет. Слегка прихрамывая, Рахман подбежал к открытой машине, сел за руль и рванул с места. Некоторое время в зеркало было видно, как следом бежит владелец, размахивающий руками, а потом был поворот и фигурка преследователя исчезла из виду.
Подъехав к «Тереку», Рахман увидел, что рабочие уже начали закладку стеклянной стены кирпичной. Он вышел из машины и позвал охранников, которые сперва не поверили своим глазам, а потом бросились к нему со всех ног, оскальзываясь в подтаявшей жиже.
Отмахнувшись от вопросов, Рахман собрал в зале всех приближенных и объявил спортсменам войну на уничтожение. Его двоюродный брат, Аслан, сказал, что за беспредельщиками и их клубом установлено круглосуточное наблюдение.
— Пятеро «бульдогов» сейчас на кладбище, — доложил он. — Там того козла хоронят, которого я завалил.
— Сколько человек их пасет? — деловито спросил Рахман.
— Бригада Гаги в полном составе.
— Вооружены?
— Как же сейчас без стволов, — ответил Аслан. — Время такое.
— Звони Гаге, — распорядился Рахман. — Пусть мочат пацанчиков. Чтобы опять на кладбище не везти, ха-ха.
Так была решена судьба Шестерни, Колобка, Занзибара, Густава и Коли-Воли.
Они направлялись к своей машине, продолжая обсуждать встречу с Карачаем-старшим, когда зазвучали выстрелы.
Колобок не понял, откуда стреляют. Громкие хлесткие звуки заставили его присесть, накрыв голову руками. Она у него была круглая, за что он и получил прозвище. Он держался за нее, думал, что сейчас умрет, и был парализован страхом.
Рядом упал Шестерня, скаля редкие зубы и держась за грудь. Сделав несколько движений ногами, словно собираясь бежать, он застыл, и было видно, как стремительно угасает его взгляд. Чуть дальше лежал Занзибар, вокруг пробитой головы которого растекалась густая лужа крови.
— В машину! — выкрикнул Коля-Воля, уже втискивающийся за руль.
Колобок и Густав, пригибаясь, бросились за ним. Из выхлопной трубы вырвалась дымная струя. Выстрелы продолжали звучать, как будто вокруг лупили палками по стальным листам. Было так страшно, что Колобок поскуливал, не сознавая этого.
Пули несколько раз пробили корпус старенького «фольксвагена», но не задели троих парней, забившихся внутрь.
— Гони! — рявкнул Густав.
Упрашивать Колю-Волю не требовалось. Он выжал полную скорость.
Этот момент успели увидеть братья Карачаи, побежавшие на шум стрельбы. Площадка перед кладбищем была почти пуста, если не считать припаркованных машин, пары автобусов и нескольких человеческих фигур, застывших там и сям в растерянности. Над стоянкой носились, каркая, галки. По шоссе, пролегающему чуть дальше, как ни в чем не бывало проносились с шипением машины.
Все это выглядело совершенно нереально. Хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться. Только это не помогло бы. Вы все равно проснулись бы в этой стране, где стреляют и убивают среди бела дня, пока блюстители закона занимаются какими-то своими важными делами.
— Кто их? — спросил запыхавшийся Геннадий Ильич, когда брат удержал его за руку, не давая вырваться вперед и оказаться в секторе обстрела.
