Мама наняла ассистентку по агентским делам, чтобы освободить себе время для работы над книгой. Однажды она мне сказала по дороге из школы домой – зимой 2009–2010 года она почти не выходила на улицу подышать свежим воздухом, только когда провожала меня в школу и забирала из школы, – что не может позволить себе нанять ассистентку и не может позволить не нанимать. Барбара Минс только-только закончила обучение по программе английской литературы в Вассарском колледже и согласилась работать в агентстве практически за гроши – ради опыта, – причем работала она хорошо, и это было большое подспорье. Мне нравились ее большие зеленые глаза, они мне казались очень красивыми.
Мама писала и переписывала. В эти несколько месяцев мама вообще ничего не читала, кроме книг саги о Роаноке, чтобы погрузиться в стилистику Риджиса Томаса. Мама слушала мой голос на диктофоне. Проматывала запись вперед и отматывала назад. Скрупулезно закрашивала незакрашенные поля на картинке. Однажды я случайно подслушал, как уже за второй на тот вечер бутылкой вина мама сказала Лиз, что она точно рехнется, если ей придется написать еще одно предложение, содержащее фразу «высокая крепкая грудь с сосками, как розовые бутоны». Также ей приходилось отбиваться от звонков журналистов – в том числе из отдела новостей шоу-бизнеса «Нью-Йорк пост», – которые интересовались последней книгой Риджиса Томаса, поскольку слухи уже поползли. (Все это вспомнилось мне очень живо, когда Сью Графтон умерла, не успев завершить финальную книгу ее «алфавитной серии» детективов.) Мама говорила, что ей очень не нравится врать.
– Но у тебя хорошо получается, – ответила на это Лиз, и мама посмотрела на нее тяжелым, холодным взглядом, который я все чаще замечал у нее в последний год их отношений.
Она врала и редактору Риджиса Томаса: говорила, что незадолго до смерти Риджис дал четкие указания, что никто (разумеется, кроме мамы) не должен видеть рукопись «Тайны» до 2010 года, «в целях повышения читательского интереса». Лиз считала, что это не слишком удачная выдумка, но мама ее уверяла, что прокатит и так.
– Фиона все равно никогда его не редактировала. – Мама имела в виду Фиону Ярбро из издательства «Даблдэй», где печатался мистер Томас. – Ее редакторский вклад состоял исключительно в том, что, получив новую рукопись, она писала Риджису восторженное письмо, где всегда говорилось, что на этот раз он превзошел самого себя.
Когда мама все-таки отослала книгу в издательство, она неделю сидела как на иголках и огрызалась на всех и вся (на меня в том числе); ждала, что Фиона позвонит и скажет: Риджис не писал эту книгу, она совсем не похожа на все предыдущие. Мне кажется, Тия, ты написала ее сама. Но все обошлось. Либо Фиона и вправду ничего не заподозрила, либо ей было по барабану. Критики и рецензенты уж точно не заподозрили никакого подвоха, когда книга отправилась в типографию и вышла в свет осенью 2010 года.
«Паблишерс уикли»: «Томас приберег лучшее напоследок».
«Киркус ревьюс»: «Поклонники сладострастно-разнузданной исторической прозы снова будут визжать от восторга».
Дуайт Гарнер, для «Нью-Йорк таймс»: «Типичный Томас с его обильной, безвкусной прозой: приблизительный эквивалент пира горой на «шведском столе» в сомнительном придорожном ресторане».
Маму не волновали отзывы критиков; ее волновал громадный аванс и возобновившиеся роялти от переиздания предыдущих книг серии о Роаноке. Она возмущалась, что ей как агенту причитается только пятнадцать процентов, хотя она написала всю книгу сама. Впрочем, мама чуть-чуть отомстила за свои страдания, посвятив книгу себе.
– Потому что я это заслужила, – сказала она.
– А вот я в этом не уверена, – сказала Лиз. – Если подумать как следует, Ти, ты была просто секретарем. Может быть, книгу стоило посвятить Джейми.
Мама вновь одарила Лиз тем самым тяжелым, холодным взглядом, но мне показалось, что в словах Лиз есть резон. Хотя если и вправду подумать как следует, я тоже был просто секретарем. Истинным автором все равно оставался сам мистер Томас, пусть даже и мертвый.
16
Теперь смотрите: я назвал много причин, по которым мне нравилась Лиз, и, наверное, были еще и другие причины. Я назвал все причины, по которым она мне не нравилась, и причин для «не нравилась» тоже наверняка было больше. И только потом, уже позже (да, опять это слово), я задумался, что, возможно, я сам ей не нравился. Раньше мне это в голову не приходило. Да и с чего бы мне вдруг пришло в голову, что я могу кому-то не нравиться? Я привык, что меня все любили, и принимал это как должное. Меня любила мама, меня любили учителя, особенно миссис Уилкокс в начальной школе, которая обняла меня в последний день третьего класса и сказала, что ей будет меня не хватать. Меня любили Фрэнки Райдер и Скотт Абрамовиц, мои лучшие друзья (хотя мы, конечно, не говорили и даже не думали о нашей дружбе в таких выражениях). И не забудем о Лили Райнхарт, которая однажды поцеловала меня при всех прямо в губы, а когда я уходил из детского сада, подарила мне холлмарковскую открытку с грустным щенком и надписью: «Я БУДУ СКУЧАТЬ ПО ТЕБЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ НАШЕЙ РАЗЛУКИ». Лили сама подписала открытку, нарисовала сердечко вместо черточки над «й» в своей фамилии и добавила после подписи xxx и xo
[6].
Может быть, Лиз меня и не любила, но я ей хотя бы нравился. По крайней мере, сначала. Я в этом уверен. Но все изменилось после поездки к Брусчатому коттеджу. Лиз начала относиться ко мне как к какой-то ошибке природы. Я думаю – нет, точно знаю, – что она стала меня бояться. Нелегко любить то, чего ты боишься. А может, и вовсе не возможно.
Хотя Лиз не раз говорила, что в девять лет я уже большой мальчик и вполне в состоянии самостоятельно ходить в школу и возвращаться из школы домой, она иногда заезжала за мной после уроков, когда работала в «глухую смену», как она называла раннюю смену с четырех утра до полудня. Никто из детективов не любил эти смены – все увиливали, как могли, – но Лиз на них ставили довольно часто. В то время я не задумывался почему, но позже (ага-ага, да-да-да, вот опять) я понял, что начальство ее не любило. Или ей не доверяло. И вовсе не из-за ее отношений с моей мамой; в том, что касалось личной жизни сотрудников, Департамент полиции Нью-Йорка потихонечку переходил в XXI век. И не из-за ее пьянства: она была далеко не единственным полицейским, любящим приложиться к бутылке. Просто некоторые ее сослуживцы начали подозревать, что Лиз Даттон – продажный полицейский. И – внимание, спойлер! – они были правы.
17
Мне нужно рассказать вам о двух конкретных случаях, когда Лиз забирала меня из школы. В каждом из них она была на машине – не той, на которой мы ездили к Брусчатому коттеджу, а той, которую она называла своим личным транспортом. В первый раз – в 2011 году, когда они с мамой еще были вместе. Во второй раз – в 2013-м, через год-полтора после их окончательного разрыва. До этого я еще доберусь, а пока буду рассказывать по порядку.
