В тот мартовский день я вышел из школы с рюкзаком, болтавшимся на одном плече (все крутые шестиклассники в нашей школе носили свои рюкзаки только так), и Лиз дожидалась меня, сидя в машине. Ее «хонда-сивик» стояла у тротуара на желтом пятачке, обозначавшем место парковки для инвалидов, но на такой случай у Лиз имелась табличка «СОТРУДНИК ПОЛИЦИИ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ»… что само по себе заставляло задуматься о ее человеческих качествах, и вы будете правы, если скажете, что я должен был это понять даже в нежном одиннадцатилетнем возрасте.
Я сел в машину, стараясь не морщиться от запаха застарелого табачного дыма, от которого не спасал даже освежитель воздуха в виде сосны, подвешенной к зеркалу заднего вида. К тому времени – спасибо «Тайне Роанока» – мы переехали в квартиру побольше, и я думал, что Лиз отвезет меня домой, но она почему-то поехала в центр.
– Куда мы едем? – спросил я.
– На небольшую экскурсию, Чемпион, – сказала она. – Сейчас увидишь.
Она привезла меня на кладбище Вудлон в Бронксе, где, помимо прочих, похоронены Дюк Эллингтон, Герман Мелвилл и Бэт Мастерсон. Я это знаю, потому что потом поискал информацию, а позже подготовил доклад для школы. Лиз въехала на территорию Вудлона со стороны Уэбстер-авеню и принялась просто кружить по дорожкам. Было, в общем, неплохо, но чуточку страшно.
– Знаешь, сколько людей здесь похоронено? – спросила она. Я покачал головой. – Триста тысяч. Меньше, чем население Тампы, но ненамного. Я проверила по «Википедии».
– А что мы тут делаем? В смысле, все это интересно, но мне надо делать домашку. – Я не соврал насчет домашки, хотя задали нам немного, за полчаса я бы справился. День был ясным и солнечным, Лиз казалась вполне нормальной – просто Лиз, мамина подруга, – но все равно это была какая-то странная экскурсия.
Хитрость с уроками не сработала. Лиз пропустила мои слова мимо ушей.
– Здесь постоянно кого-то хоронят. Посмотри налево. – Она указала пальцем в ту сторону и притормозила, сбросив скорость до черепашьего шага. Там, куда она показала, стояли какие-то люди, собравшиеся вокруг гроба у свежевырытой могилы. У изголовья могилы стоял священник с открытой книгой в руках. Не знаю, что это был за священник, но точно не раввин, потому что у него не было кипы.
Лиз остановила машину. Никто из присутствовавших не обратил на нас внимания. Все сосредоточенно слушали, что говорил священник.
– Ты видишь мертвых, – сказала Лиз. – Теперь я верю. Трудно было бы не поверить после всего, что случилось у дома Томаса. Ты видишь кого-то из мертвых здесь?
– Нет, – ответил я, внутренне ежась. Не из-за того, что Лиз сказала сейчас, а из-за того, что она говорила раньше. Было как-то тревожно осознавать, что меня окружают триста тысяч мертвецов. Хотя я знал, что мертвые исчезают из мира уже через несколько дней после смерти – максимум через неделю, – мне все равно было боязно смотреть вокруг: а вдруг я увижу, как все эти мертвые стоят у своих могил или прямо на могилах? А потом начинают шагать к нам, как киношные зомби?
– Ты уверен?
Я посмотрел на людей, слушавших заупокойную службу (или надгробную речь, или как оно называется, я не знаю). Священник, видимо, начал читать молитву, потому что скорбящие склонили головы. Все, кроме одного. Он единственный просто стоял и рассеянно смотрел в небо.
– Тот человек в синем костюме, – наконец сказал я. – Тот, который без галстука. Он может быть мертвым, но я не уверен. Если они умирают без ран и увечий, без видимых ран и увечий, с виду они ничем не отличаются от живых.
– Я не вижу никого без галстука, – сказала Лиз.
– Значит, он точно мертвый.
– Они всегда приходят на свои похороны? – спросила Лиз.
– Откуда мне знать? Я никогда раньше не был на кладбище, Лиз. Я видел миссис Беркетт на ее похоронах, но не знаю, была ли она на кладбище, потому что мы с мамой туда не поехали.
– Но ты видишь его. – Она словно в трансе смотрела на группу скорбящих. – Ты можешь к нему подойти, можешь с ним поговорить, как тогда говорил с Риджисом Томасом.
– Я никуда не пойду! – Мне не хочется говорить, что я произнес это тонким, писклявым голосом, но именно так и было. – Перед всеми его друзьями? Перед женой и детьми? Ты меня не заставишь!
– Угомонись, Чемпион, – сказала она и взъерошила мне волосы. – Я просто пытаюсь уложить все в голове. Как, по-твоему, он сюда попал? Уж точно не на такси.
– Я не знаю. Я хочу домой.
– Скоро поедем домой.
Мы продолжали кружить по кладбищенским дорожкам, среди памятников, и фигурных каменных надгробий, и бессчетных обычных могильных плит. Еще трижды мы видели похороны: на двух из них было не очень много народу – и главный виновник события незримо присутствовал рядом, – а на одном погребении собралось человек двести, не меньше, и священник (в кипе, да, и в прикольной на вид шали) говорил в микрофон. Каждый раз Лиз спрашивала, вижу ли я покойного, и я каждый раз отвечал, что понятия не имею.
– Может, ты просто мне не говоришь, – сказала она. – Я же вижу, ты злишься.
– Я не злюсь.
– Злишься-злишься, и если ты скажешь Ти, куда я тебя возила, мы с ней, наверное, крепко поссоримся. Вряд ли ты согласишься сказать, что мы были в кафе-мороженом, да?
Мы уже выезжали с кладбища обратно на Уэбстер-авеню, и я почувствовал себя лучше. Я пытался себя убедить, что у Лиз есть причины для любопытства. На ее месте каждому было бы любопытно.
– Может, и соглашусь, если мы и вправду заедем в кафе-мороженое.
– Подкуп! Тяжкое преступление второй степени! – Она рассмеялась, опять взъерошила мне волосы, и между нами все снова стало нормально.
Когда мы уже выехали с территории кладбища, я увидел молодую женщину в черном платье. Она сидела на лавочке на автобусной остановке. Рядом с ней сидела маленькая девочка в белом платье и черных лакированных туфельках. У девочки были румяные щеки, золотистые волосы и дырка в горле. Я помахал ей рукой. Лиз этого не заметила; она дожидалась, когда в потоке машин появится просвет, чтобы повернуть. Я не сказал ей о девочке на остановке. В тот вечер Лиз не осталась у нас, ушла сразу после ужина – то ли на дежурство, то ли просто к себе домой, – и я чуть было не рассказал обо всем маме. Но в итоге все-таки не рассказал. В итоге я удержал при себе эту малышку с золотистыми волосами. Позже я сообразил, откуда взялась дырка у нее в горле: видимо, девочка подавилась едой, начала задыхаться, ей разрезали горло и вставили трубку, чтобы она могла дышать, но было уже слишком поздно. Она сидела рядом со своей мамой, и ее мама об этом не знала. Но я знал. Я видел. Когда я ей помахал, она помахала в ответ.
18
Когда мы ели мороженое в «Ликети сплит» (Лиз позвонила моей маме и сообщила, где мы и чем занимаемся), Лиз сказала:
– Твое умение… это, наверное, так странно. Так жутко. Тебе не страшно?
