Селеста закрыла веки, а когда открыла их снова, перед ее глазами взорвался мир красок. Женщина была окутана болью, раскаянием, нервозностью и такой любовью, что у Селесты перехватило дыхание.
Любовью, которая предназначалась Селесте. Любовью, которую жрица встречала совсем не часто. До сих пор она видела такую только у двух людей: у Талии, когда она смотрела на свою любимую дочь Лайлу, и у Симеи, когда та смотрела на Селесту. Это была любовь матери.
– Если я правильно понимаю твой взгляд, ты сейчас используешь свои особые способности.
Склонив голову, женщина разглядывала девушку. Откуда она так много знала о Селесте и ее даре? Кто передавал ей эту информацию? Неужели атеистам удалось привлечь на свою сторону шпионов из числа придворных?
Селеста сглотнула. Если бы сейчас она могла посмотреть на себя в зеркало, то, вероятно, встретила бы встревоженный взгляд, полный непонимания и страха.
– Думаю, больше нет смысла скрывать от тебя правду.
Нахмурившись, Селеста наблюдала за женщиной, которая сначала скинула плащ, а затем сняла с головы платок.
На свет появились рыжие кудри, чуть более яркие, чем ее собственные. Огненно-рыжие, они волнами струились по телу женщины. Тонкие черты лица, прямой нос и полные губы. Миндалевидные глаза выжидательно смотрели на Селесту. Кожа Эстель оттенком напоминала алебастр.
Селеста ахнула. Это не могло быть правдой. Эта женщина по имени Эстель выглядела почти так же, как она. Даже слепой мог увидеть сходство между ними. Сходство, которое не могло быть случайностью.
– У тебя, наверное, много вопросов…
Эстель протянула руки и снова шагнула к Селесте. Комната закружилась, и желудок жрицы свело судорогой. Скованные руки девушки взметнулись к груди, где сердце билось настолько яростно, что грозило вырваться наружу. Она почувствовала, как его сжигает боль. Рана, которую Селеста так тщательно пыталась залечить, вскрылась. Теперь, после всех прошедших лет, в ее груди зияла открытая рана, которая приносила ей больше страданий, чем та неизвестность, которая терзала ее раньше. Селеста никогда не думала, что правда может оказаться хуже любого сценария, который она прокручивала в своей голове.
Она ошибалась.
– Как ты могла?
Голос Селесты был не громче шепота. Она говорила, не глядя на женщину, которая стояла перед ней. Смотреть на нее было слишком больно.
– У меня не осталось выбора.
При этих словах из глаз Селесты брызнули слезы. Они хлынули по ее щекам, и руки девушки вцепились в ткань одежды. Селесте требовалась поддержка. Сильные руки, которые могли бы крепко обнять ее. Одна она не могла вынести правды. Селеста сердито покачала головой. Горе и гнев овладели ей, пока рыдания сотрясали ее тело.
– Ты отдала меня.
– Да.
Одно слово – и сердце Селесты разбилось на мелкие кусочки. Она рухнула на колени. Волна горя, нахлынувшая на Селесту, смыла ее собой целиком.
– Селеста…
Эстель опустилась на колени рядом с девушкой и протянула к ней руку. Но Селеста отпрянула.
– Не трогай меня, – прошипела она.
Нет, эта женщина не имела права прикасаться к ней. После всего, что она с ней сделала. И при всем том, что собиралась сделать.
– Ты – одна из них.
Этот факт тяготил Селесту больше, чем осознание того, что ее отдала собственная мать.
– Да.
Еще один удар, с размаху нанесенный в сердце. Женщина, которая должна была защищать и любить Селесту, отдала ее, потому что та олицетворяла все то, что она ненавидела. Она отказалась от нее не из-за любви, но из-за ненависти.
Селесте хотелось кричать и бушевать, хотелось биться об стену, но она могла лишь неподвижно сидеть на полу и беззвучно плакать. Не в силах иначе выразить боль, которая охватила все ее существо.
– Пожалуйста, поговори со мной, – взмолилась Эстель, нервно проводя рукой по волосам. Наверное, от нее Селеста и унаследовала эту привычку. Девушка покачала головой. Она не желала здесь находиться. Только не с этой женщиной, которая бросила ее одну.
Селеста хотела к своей настоящей матери. Она хотела к Симее, чтобы броситься в ее объятия, как всегда делала в детстве. Симея нежно гладила ее по волосам и шептала, что все будет хорошо. Потом они вместе шли на кухню к Вильме и лакомились свежей выпечкой. Они были ее семьей, теми, кто знал Селесту от и до. Не эта женщина, несмотря на то, что она так похожа на нее. Она казалась Селесте чужой и останется такой навсегда.
– Ты должна попытаться понять меня. Я не хотела ничего из того, что происходит здесь. Все, чего я хотела, – чтобы ты находилась в безопасности. Потому что безопасность была единственным, чего я никогда не могла тебе предложить.
Эстель смотрела на нее умоляющими глазами, но Селеста избегала ее взгляда. Слезы все текли и текли.
Безопасность и любовь, мелькнуло в сознании Селесты. Ее желудок скрутило, и если бы она недавно поела, то ее наверняка бы вывернуло. Но сейчас она только покачала головой. До тех пор, пока к дюжине вопросов, безостановочно мелькавших в ее сознании, не добавился еще один:
– Кто мой отец?
Селеста опасалась, что ее предположение может оказаться верным, и молилась Самайе, чтобы это оказалось не так. Она не хотела быть плодом злобы, не хотела происходить от этих людей, которые не принесли стране ничего, кроме смерти и разрушений. Эстель, которая некоторое время молчала, наконец вздохнула:
– Человек, который привел тебя сюда. Мануэль. Он твой отец.
Селеста поперхнулась. Она происходила от атеистов. Она, жрица, была дочерью предателей. Неверующих. Преступников. Возможно, даже убийц.
– Он знает об этом?
Она невольно подумала о холодных голубых глазах высокого непреклонного мужчины, которые с таким отвращением смотрели на нее. Он не мог быть ее отцом. В представлении Селесты ее отец должен был походить на лорда Адриана. Доброго, воспитанного и любящего. А не на чудовище, не знающего ни совести, ни пощады.
Эстель печально покачала головой:
– Я сказала ему, что ты умерла при родах.
Еще один удар в ее истерзанное сердце. Селеста чувствовала, что оно уже истекает кровью. Что эти раны уже никогда не заживут. Эстель сделала выбор в пользу Мануэля. В пользу атеистов. И против собственной дочери. Селеста разразилась рыданиями. Она не знала, сможет ли вынести эту новую, еще большую боль.
– Ты ненавидишь меня.
Слова потонули в рыданиях. Селеста просто не могла этого выдержать. В прошлом, когда она размышляла о причинах, по которым ее, новорожденную, оставили у стен дворца Самары, они всегда казались ей убедительными. Причиной, которую она себе воображала, была любовь. Не ненависть. Не презрение.
– Нет! – раздался крик, и девушка вздрогнула. Эстель схватила ее за руку, и Селеста оказалась слишком усталой, слишком измотанной, чтобы вырываться. – Как я могу тебя ненавидеть? Ты мой ребенок, моя маленькая бабочка. Именно такое ощущение было у меня, когда я была беременна тобой: словно нежные крылья бабочки, порхающие в животе. – Исполненные любовью слова не могли избавить Селесту от боли. – Я полюбила тебя с того самого момента, как узнала, что ты существуешь.
