Мне дали адрес этого богоугодного заведения, снабдили наилучшими рекомендациями, и мы с Лизкой покатили в райцентр, купив мешок игрушек для детей и большую пачку бумажных носовых платочков для себя. Подруга была уверена, что дом ребенка – это юдоль скорби, и мы там непременно обрыдаемся.
А дом ребенка оказался новым и красивым – двухэтажное здание совсем недавно построили, и в его помещениях еще витали слабые запахи ремонта. Во дворе сверкали свежей краской новенькие качели, карусели и горки, и на первый взгляд территории не хватало только тени и зелени – недавно посаженные деревца были еще совсем маленькими.
– О, да это отличное место! – оглядевшись, сказала Лизка и засмотрелась на горку – достаточно высокую и широкую, чтобы по ней могла скатиться девочка тридцати с лишним лет.
– Ты погуляй тут, я сама поговорю с директрисой, – предложила я.
Красивая картинка могла оказаться потемкинской деревней – я допускала вероятность того, что сразу за порогом детдома в наши подолы вцепятся чумазые сопливые малыши, и тогда Лизка не просто разрыдается, а еще и откажется уходить отсюда без пары младенцев в охапке.
Но ни в коридоре, ни тем более в кабинете директрисы никаких малышей я не увидела. Хотя где-то рядом дети были: мимоходом я приложилась ухом к одной из закрытых дверей и услышала за ней веселый гомон и бодрый стук ложек.
– Здравствуйте, я Алиса Пеструхина, редактор спецпроектов, газета «ФинансистЪ», – чинно представилась я симпатичной женщине, единолично присутствующей в кабинете с табличкой «Директор Анна Ильинична Воронцова».
У директора были красивые глаза, растрепанные рыжие кудряшки и карандаш за ухом. При моем появлении Анна Ильинична моментально скрутила свои несерьезные кудряшки в узел, заколола его карандашом, вскочила и надела пиджак, висевший на спинке стула. Потом она внимательно посмотрела на меня, улыбнулась, сняла пиджак и вернула его на место.
– Здравствуйте, здравствуйте, мне звонили из департамента, но я ожидала кого-то более…
– Официального? – подсказала я и развела руками. – Простите, это, конечно, не деловой стиль, но я одевалась так, чтобы наверняка понравиться маленькому мальчику.
– Огромные ромашки – это круто, – с самым серьезным видом кивнула директриса.
Я мысленно поблагодарила Лизку, которая заставила меня надеть ее парадное платье.
– Присаживайтесь. Чай, кофе, кисель, отвар из груши дички?
– Киселем меня еще не угощали, – улыбнулась я.
Кажется, все шло хорошо, было почти не страшно.
– А у нас очень вкусные кисели, сегодня клюквенный. – Анна Ильинична прошла мимо меня, высунулась в коридор и крикнула кому-то: – Леночка, дай-ка два киселя и булочки!
Невидимая Леночка примчала пластмассовый поднос с двумя стаканами и тарелкой, Анна Ильинична поставила угощение передо мной и, передвинув свой стул, села рядом:
– Пейте, ешьте, рассказывайте.
Кисель был вкусным – в меру сладким, с легкой горчинкой, булочка – воздушной, с прячущимися в дырочках изюминами и ароматом ванили. Я тут же вымазалась сахарной пудрой, но, поскольку директриса тоже ею испачкалась, не стала волноваться по этому поводу.
– Когда ешь свежую сладкую сдобу, обязательно надо перемазаться пудрой или повидлом, – авторитетно заявила милейшая Анна Ильинична, поступая в строгом соответствии со сказанным. – Иначе будет не так вкусно.
– Еще чавкать нужно, – внесла я рацпредложение. – Чавканье ласкает слух, и удовольствие становится полнее.
– Это очень разумно, – секунду подумав, согласилась директриса и потянулась за карандашом в волосах, наверное, чтобы записать мой мудрый совет.
Я захихикала. Анна Ильинична посмотрела на меня и тоже засмеялась.
– А вы хороший психолог, – сказала я.
– Дипломированный! – Директриса подняла испачканный пудрой палец. – Кисель-то пейте, это волшебное средство. Положительное действие клюквенного киселя на нервную систему трагически недооценено.
Мы съели булки, выпили кисель, переставили поднос с пустой посудой на тумбочку в углу, вытерлись влажными салфетками и приступили к делу.
– У вас живет мальчик, Тихон Андреевич Толбухин, – сказала я. – А у него есть родной отец.
– Андрей Петрович Соколов. – Анна Ильинична кивнула и побарабанила пальцами по столу. – Я знаю, что написано в Тишином свидетельстве о рождении. Где тот родной отец был почти два года? Ах да, сидел в тюрьме. Ребенок с ним незнаком, они ни разу не виделись, отец никак не давал о себе знать.
– Он думал, что мальчик с матерью. Не знал, что она умерла.
– Печальная история. Поверьте, я сочувствую всем ее участникам…
– Но? – догадалась я.
– Но невозможно отдать ребенка такому отцу – бессемейному и безработному художнику с судимостью.
– Судимость можно снять, недавно выяснилось, что Соколов не совершал никаких преступлений! – горячо заговорила я. – Работу Андрей найдет, он прекрасный мастер. Он даже женится, если нужно!
– Ну вот тогда и вернемся к этому разговору.
– А мальчик все это время будет в детдоме?
– А где же еще?
Теперь уже я побарабанила по столешнице, кашлянула и осторожно начала:
– А вот, предположим, найдется женщина – молодая, здоровая, с прекрасной репутацией, с хорошей работой, материально обеспеченная, но незамужняя и бездетная. И она захочет усыновить Тишку, то есть Тихона Андреевича Толбухина. Соберет какие угодно справки, рекомендации – что хотите, а если ей откажут – подключит СМИ…
– Ого! – Директриса откинулась на спинку стула. Глаза ее искрились смехом, хотя я говорила вполне серьезно. – А эта прекрасная женщина случайно не может в перспективе стать супругой Андрея Петровича Соколова?
– Что, тогда и поговорим? – мрачно предположила я.
– А давайте пройдемся? – Анна Ильинична встала. – Зря, что ли, вы платье с ромашками надели…
– Что, опять?!
Девушка-красавица, стоящая на страже музейных ценностей, увидев меня, вовсе не обрадовалась.
– Добрый день, я к Петровичу! – На этот раз я акцентировала отчетсво, опустив имя.
– Я не знаю…
– Я знаю! – Отодвинув красавицу, я сама потянула дверь с табличкой «Администрация».
Максим Петрович Соколов был на месте и тоже не обрадовался моему появлению.
– Что вам…
– Нам, Максим Петрович, нам! – перебила я. – Я к вам по важному делу, личному, семейному.
– Я говорил уже – без комментариев! – Галерейщик поднялся и навис над столом.
Я отважно села на стул в его грозной тени:
– Не нужны мне ваши комментарии.
– А что же вам нужно? – Помедлив, галерейщик тоже сел.
