Эйлса неотрывно смотрела на меня, теребя завязки платья, наматывая их на палец.
– Нам потребуется совсем немного времени, чтобы все это разобрать. Вам только нужно взглянуть на дом объективно, и тогда вы поймете, что все эти вещи бесполезны. Это мусор.
– Это не мусор, – возразила я. – И они не бесполезны. Да, я согласна, что все немного вышло из-под контроля, но есть же книги, документы, вещи, которые мне нужны. Некоторые из них бесценны.
Моя жалость к дому и к вещам и преданность им невероятно усилились. Я была готова защищать их, и мне было все равно, что я могу никогда больше не увидеть Эйлсу.
Но тут она шагнула вперед и положила руки мне на плечи. Не знаю, что сыграло бо́льшую роль – размазанная грязь у нее на лбу или взгляд, в котором читались сочувствие и доброта. И оказалось, что я не превратилась в несгибаемое железо, потому что склонила голову. Кажется, мои глаза были плотно закрыты. Показалось, будто земля и небо меняются местами, а тот прибор, который находится у нас в груди и подсказывает, где верх, а где низ, вышел из-под контроля.
– Вам нужно самой захотеть сделать это, – снова заговорила Эйлса – тихим успокаивающим голосом, ее слова не были вызовом, скорее, звучали как колыбельная. – Вы должны сами захотеть перемен. Желание должно быть вашим, исходить от вас. Но если вы хотите, чтобы я помогла, я это сделаю.
Я привалилась к ней, ее руки стали моей опорой, но если она сделает хоть шаг в сторону, я упаду.
Эйлса позволила мне постоять пару минут спокойно. Я слышала, как снова проехала уборочная машина. А затем Эйлса попыталась отстраниться, наклонила голову, чтобы заглянуть мне в глаза.
– Вы хотите, чтобы я вам помогла?
И так как земля под моими ногами еще покачивалась, а ее руки все еще поддерживали меня, я могла только кивнуть. А после того, как я кивнула один раз, мне стало легче кивнуть во второй, а потом и в третий, а затем я поняла, что не могу остановиться.
Глава 11
Банка персиков Del Monte в легком сиропе, срок годности: апрель 2008 года.
Perishable, прил. – бренный, тленный. Скоропортящийся – о продуктах питания или других органических веществах.
На следующий день я встала рано, оделась и вывела Моди на прогулку – серия привычных действий, совершаемых скорее мышечной памятью, а не сознательным намерением. Погода стояла теплая, начало июня. Я сидела у пруда, собака лежала у моих ног. Я всячески оттягивала возвращение домой. В пруду плавали утки и еще какие-то птицы, в камышах на одной ноге стояла цапля, пролетел лебедь, осматривая территорию. Встав, чтобы отправиться домой, – не могла больше придумывать оправданий, – я заметила в траве под скамейкой крошечный ботиночек нежного зеленого цвета с пуговичкой-застежкой. Должно быть, его потерял совсем маленький ребенок. Без пары он, конечно, бесполезен, но я подняла его. Этот день оказался очень важным для меня, и когда я о нем думаю, то почему-то первым делом вспоминаю этот гладенький детский ботиночек у себя в кармане.
Эйлса сказала мне, что придет в десять утра, но я добралась до своей калитки только в двадцать минут одиннадцатого. Я принарядилась – выбрала юбку и жакет, ставившие в некотором роде моей броней, Эйлса же облачилась в выцветший темно-синий комбинезон. Теперь он напоминает мне защитные костюмы криминалистов, которые собирали улики в ее доме и саду. Я заметила ее на дорожке перед домом, она разворачивала куски брезента, проверяя, что лежит внутри.
– А я уже думала, что вы сбежали, – объявила Эйлса, отбрасывая какую-то деревяшку.
– Если бы. – Я попыталась улыбнуться, сердце учащенно билось в груди.
Эйлса с сомнением посмотрела на меня. Волосы она собрала в хвост, лицо без макияжа казалось румянее обычного, глаза более круглыми, а нос менее вздернутым.
– Послушайте, это все… – Эйлса показала на доски и велосипедные колеса под ними. – Том прав, это пожароопасно.
Я пробралась мимо нее и вставила ключ в замок. Эйлса оставила на крыльце красное ведро с жидким отбеливателем, канистру с каким-то чистящим средством, черные мешки для мусора, газеты и тряпки. Я перешагнула через ее инвентарь. Мне вдруг захотелось сразу же закрыть за собой дверь, но я слышала за спиной ее шаги, звук сдвигаемого ведра, почувствовала запах бергамота и лайма. Я резко обернулась. Может, все дело было в новой стрижке, может, в комбинезоне, который напоминал униформу, или в решительности всего ее вида, а может, в том, что я не видела ее две недели, но у меня возникло ощущение, будто в спину меня подталкивает какой-то незнакомец, даже враг. Я попыталась закрыть дверь у нее перед носом, но она оказалась сильнее меня, да и теснота коридора мешала. Я сделала шаг назад, и ей удалось проскочить внутрь.
– Мы не собираемся делать ничего такого, что вам не нравится, – объявила она, отсекая путь на улицу.
Я резко выдохнула, чувствуя, что меня бросает в дрожь. Воздух в доме казался спертым и тяжелым, почти осязаемым. В тусклом свете, проникавшем внутрь, можно было рассмотреть паутину, оплетавшую карнизы. Обои местами отклеивались и кое-где пузырились. Я уловила запах прогорклой и едкой сладости, привычный для меня, но наверняка заметный для Эйлсы.
– Я знаю, что это трудно.
Я заставила себя кивнуть.
– Значит, начинаем с кухни. Как и договорились? Да?
Комок в горле мешал говорить. Эйлса выждала несколько секунд, пока мне удалось пошевелить головой, потом сама энергично кивнула и направилась в заднюю часть дома, пробираясь между коробками с бытовой техникой с одной стороны и пылесосами и садовой мебелью с другой.
Я последовала за ней и замерла в дверном проеме, она же маневрировала между столом и шкафчиками, а потом распахнула дверь черного хода. Кухонные шкафы были забиты, стол и все остальные поверхности были завалены пакетами и банками. На полу стояла мелкая техника – чайники и тостеры, миксер и все такое. Моя коллекция кастрюль, сковородок и прочей кухонной утвари горой лежала на разделочном столе и на плите. Там же была забытая еда. Стены были липкими и грязными. К моему ужасу, пятно от томатного соуса оказалось еще больше, чем я помнила: соус растекся по дверце духовки, заляпал не только пол, но и шкафчики.
Эйлса сделала несколько глубоких вдохов у раскрытой двери, надела резиновые перчатки и спросила, можно ли начать с холодильника.
Должно быть, я подала ей какой-то знак, принятый за согласие, потому что она наполнила ведро мыльной водой, вытащила один черный пакет, а затем, опустившись на колени на подложенную газету, начала вытаскивать все с полок.
– Я собираюсь выбросить все с истекшим сроком годности, Верити. Вы согласны?
Ответа, казалось, не требовалось, сидя вполоборота ко мне, она продолжала складывать в пакет еду: листья салата и огурец, с которого всего-то требовалось срезать верхний слой, пачку сливочного масла и упаковку молока Carnation, использованную только наполовину. С тихим звоном в пакет полетели баночка маслин, малиновый джем и паштет из анчоусов, за ними консервированные грецкие орехи и бутылка майонеза. О некоторых продуктах я, по правде говоря, забыла – зеленоватый кусок, кажется, несколько месяцев назад был упаковкой уилтширской вяленой ветчины, которую я купила за полцены.
