Как только появилась Клео, она набросилась на Натали, желая узнать подробности.
– Что? Подбросил монетку? – Клео легонько толкнула ее. – О нет, ты не сделала этого.
Натали засмеялась, раскладывая стопки книг, подписанных накануне Тревором.
– Я это сделала. Это была высокая кровать с балдахином и кучей подушек. Очень розовая. Очень мягкая. Кровать в другой комнате была больше похожа на кушетку. Не такая вычурная и намного меньше. Там он и спал, потому что я выиграла жребий.
– Но… Тревор Дэшвуд.
– Я знаю. Весь вечер невероятный. Прошлая ночь… мы не были близки, знаешь? Мы оба были изрядно выпившими и слишком объевшимися после ужина. Слишком рано, Клео. Мы не знаем друг друга.
– Это лучшее время спать вместе, – указала Клео. – Посмотреть и оценить.
– Я запомню это, – сказала Натали. Она удалилась в подсобку, чтобы заняться инвентарными и бухгалтерскими делами. Благодаря автографам Тревора это будет лучший месяц в истории магазина. Натали надеялась, что это станет началом лучших времен. Она изучала документы о консолидации займа, задаваясь вопросом, поняла ли ее мать, что она подписала. Натали собиралась встретиться с налоговым консультантом, чтобы составить план действий. Она не хотела давить на дедушку по поводу продажи имущества и переезда, надеясь, что случится чудо. И теперь, когда появился слабый проблеск надежды, она отчаянно вглядывалась в этот проблеск, ища выход.
На электронную почту пришло письмо, и она обрадовалась возможности отвлечься. Дневники Колин были профессионально заархивированы, и историческое общество каталогизировало оригиналы. Посылка содержала факсимильные копии, разложенные по порядку, чтобы Натали и ее дедушка могли все прочесть. Было увлекательно найти военные медали. И невероятно захватывающе обнаружить древнюю вазу. Но тайник с письмами и рисунками Коллин – это могло изменить их жизнь.
Она никогда не узнает, осознавала ли мама их важность. Как они оказались спрятанными, по всей видимости, непрочитанными и не тронутыми поколениями? Возможно, она хранила и откладывала их на потом, не осознавая, что потом может никогда не наступить.
Нужно было отдохнуть от двадцать первого века, и Натали отправилась на поиски деда. Судя по всему, он не избавился от симптомов, которые так озадачили его врачей, особенно от усталости и плохого аппетита. Он был снаружи в крошечном заднем саду в своем плетеном кресле, завернутый в шерстяное одеяло Mackinac, его руки в перчатках без пальцев листали страницы книги. Она нерешительно встала в дверном проеме, очарованная тем, что увидела. Его вид среди желтых листьев и ягод, цветков мальвы, ставших семенами, вдоль садовой стены наполнил ее сердце. В этот момент она поняла, почему мама принимала так много безрассудных финансовых решений: все ради заботы об этом любимом старом человеке.
– Что ты читаешь? – спросила она его.
– Чудесная книга. – Он поднял ее так, чтобы она могла видеть название – «Все мы смертны» Атул Гаванде.
Книга была постоянным бестселлером в магазине; размышления о том, как жить в радости даже в самом конце жизни. Даже когда медицинские вмешательства выбили тебя из сил.
– И ты находишь ее чудесной? Как так?
– Потому что она честная. Иногда я понимаю, что происходит со мной.
Она села на край шезлонга и положила руки на одеяло.
– Ох, дедуля. Ты… ты боишься?
Он призадумался.
– Боюсь иногда, когда путаница слишком интенсивная и я не понимаю, что реально, а что нет.
– Мне жаль. Как мне помочь тебе?
– Будь здесь, рядом со мной в этом мире – это та помощь, которая мне нужна. – Он обвел руками сад. Это место, где он играл маленьким ребенком. Место, где он жил с Блайз и мастерил качели для Натали, когда она была маленькой девочкой. Где он обычно сидел, держась за руки с Мэй Лин. А теперь он проводит здесь время наедине с книгой и осенним солнцем. Он положил свою руку на ее.
– Ты помогаешь.
– Я бы хотела сделать больше. Вот, смотри. – Она взяла коробку и открыла ее. – Отсканированные копии вернулись, – показала Натали. – Я подумала, что мы могли бы почитать историю Коллин вместе.
– Я бы очень хотел этого, – обрадовался он. – Правда, читать придется тебе. Мне сложно расшифровывать чей-то подчерк.
– И мне тоже, – сказала она. – Но я попробую. Архивариус сложил все в хронологическом порядке.
Он откинулся назад в плетеном кресле. Тогда давай начнем.
Часть четвертая
Старайся постоянно быть точным во всем – как в иллюстрациях, так и в тексте. Правда не только страннее вымысла, она интереснее.
Вильям Рандольф Херст
Глава 22
Меня зовут Коллин О`Рурк. Мне пятнадцать лет, и я совершенно одна в этом мире. Это хроника моей жизни. В марте этого года, года 1887 от рождества Христова, мама потеряла еще одного ребенка после Майклмаса, и Деклан принес свои клятвы, а отец пришел домой после своих канатных работ с плохими новостями. У него больше не было работы. На нас надвигался большой голод. Мы приняли решение, что поедем в Америку, – папа и мама, и двое малышей, Тристан и Лиам. У братства папы Клан на Гаэль была группа в Сан-Франциско, которая называлась Рыцари Красной Ветки. Это наш пункт назначения.
Нам рассказывали сказки, что это страна молока и меда, но быстро выяснилось, что все это ерунда.
Благодаря тому, что папа был палубным матросом, он нанялся работать за проезд в Нью- Йорк на Мэри Дэа, и мы пересекли океан, что, конечно, было незаконным.
Мы ушли далеко в море, когда лихорадка забрала их всех. Мама сделала последний вдох в воскресенье. Из-за инфекции умерших сбрасывали в море, жестокое дело. Это повторялось изо дня в день. В пелене тумана она была выброшена за борт, как мешок с балластом, погрузившись в серо-зеленые гребни волн, которые бушевали, как ветер на ячменном поле.
Когда мальчики заболели и умерли, у меня уже не хватало сил, чтобы злиться на судьбу. Отец то впадал в лихорадочные сны, то выходил из них, и в конце концов он посмотрел на меня, назвал по имени и сказал, что я – сокровище, и пусть мир будет добр ко мне. И когда ревущий океан поглотил его, я была не просто сломлена изнутри, но и опустошена, словно из меня все вычерпали, оставив пустой сосуд.
И действительно, когда я стояла у судового поручня, появилась мысль, что я могу последовать за ними в мир иной, в рай, обещанный в нашем катехизисе. Прыжок в ледяную глубь, короткое и жесткое второе крещение, за которым последует благословенное помилование.
В тот момент огромная пустота предлагала больше счастья и утешения, чем перспектива остаться одной в странном новом мире. Я не могу описать горе, которое разрывало мою сущность, моя дорогая семья ушла навсегда. Больше никогда я не почувствую, как мамина рука гладит мою щеку, и не услышу, как отец насвистывает сквозь зубы, затачивая резец для работы. Никогда не услышу, как ссорятся и смеются мальчики.
