— Я ее ненавижу, — холодно призналась Лена и тут же в свойственной ей манере действовать без прелюдий попробовала переменить тему. — Ты обещал мне рассказать, как прошел твой день. И вчерашний. Ты говорил, что было что-то интересное. Уверена, это была не Марина. Она не может быть интересной по определению.
Оборотень улыбнулся одними глазами, благоразумно решив не злить девушку, и все же крепко поцеловал ее. Этот первый за сегодня поцелуй остался без ее эмоционального ответа. Она формально шевелила губами, формально поиграла с его языком и довольно скоро отстранилась.
— Милая, ты себя плохо ведешь, не держишь обещаний.
— А ты обещал рассказать про то, как жил в эти дни.
— Обещал. Но обещал сделать это только после того, как ты побудешь хорошей девочкой.
Лена, склонив голову, пристально посмотрела на него, чуть сощурив глаза, потом вдруг встала и, одной рукой наливая в бокал шампанское из бутылки, другой начала расстегивать кофточку. Потом, плавно двигаясь по комнате в такт каким-то своим ритмам (возможно, в голове у нее звучала какая-то любимая мелодия), держа в одной руке игристый бокал, другой она очень грациозно расстегивала пуговицы впереди юбки. Застежка была сплошная, сверху донизу. Начала Лена сверху. Когда расстегнутыми оказались три пуговицы и оголился ее животик и верхняя часть лобка, прикрытая белым гипюром трусиков, девушка подошла к дивану, облокотилась на него коленом, приглашая парня расстегнуть четвертую пуговицу. Эта штучка находилась над самым сладким местом. Но чтобы партнер не рухнул в страсть прямо тут и сейчас, она нежно положила ему ладонь на затылок и поднесла бокал с шампанским к его губам. Он должен был расстегивать ее волшебную пуговицу не глядя, только на ощупь, ощущая вкус колючего шампанского.
Когда Оборотень наконец справился, она оторвала от него бокал, заменив его свои коротким, но очень глубоким поцелуем, и снова отплыла, танцуя, на середину комнаты. Там она, медленно и очень чувственно двигаясь, расстегнула пятую пуговицу, и юбка, как пелена с глаз незрячего, упала к ее ногам, оголив прекрасную фигуру. Она осталась в чулках и прозрачном маленьком белье. Оборотень подумал, что сейчас она гораздо более голая, чем если бы была совсем без ничего.
Бюстгальтер она сняла, пока шла, точнее, плыла к нему, пританцовывая в такт своим все так же не озвученным вслух мелодиям. Трусы снимала, крутя перед ним, точнее, почти что перед его носом бедрами, ягодицами, животом, при этом категорически не разрешая ему прикасаться. Один раз только, когда она повернулась задом и наклонилась, снимая с себя последнее из одеяния, он успел приложить ладони к ее аккуратной заднице. Он, впрочем, догадывался, что этот наклон и эта возможность прикоснуться не были ее оплошностью. И уж совсем парня бросило в жар, когда Лена поставила перед ним на диван одну ногу, приглашая стянуть с нее чулок. До конца он его так и не снял, потому что все его внимание было парализовано и приковано к другому месту. Ко второму чулку Оборотень вообще даже не прикоснулся. Девушка так и осталась в одном чулке. Сняли его только через полтора часа. Оборотень медленно скатывал его с расслабленного до предела тела, щекотно целовал освобождаемую ногу и рассказывал по требованию девушки то, как провел вчерашний и сегодняшний день.
* * *
В прошлый вечер Глеб не поехал на дачу к Кудракову. Он позвонил ему уже после разговора с женой Петрова и, убедившись, что мужчина в соответствии с расчетами, уже довольно сильно пьян, сослался на то, что якобы сел на хвост обидчику и следит, чтобы тот не предпринял что-либо против Геннадия Владимировича. Кудраков уверовал в то, что ему ничто не угрожает, пока его новый замечательный охранник бдительно стоит на страже, успокоился и окончательно расслабился.
Вечер Глеб провел дома, а рано утром, еще сильно затемно, уже был на прежнем месте наблюдения. В окнах Петровых света не было. Это могло значить все что угодно, в том числе и то, что все уже уехали, равно как то, что все до сих пор спят. Не раздумывая понапрасну, Сиверов достал телефон.
Он звонил довольно долго, а свет все не зажигался. Уже готовый думать, что он станет предпринимать в ситуации, когда явно упустил хоть какую-то зацепку, Слепой уже собрался выключить аппарат, но вдруг услышал возмущенное «Алло!». Не отвечая, он нажал кнопку разъединения. Свет ни в одном окне не зажегся. По крайней мере, кто-то есть дома, а сколько спать — это их личное дело. Значит, муж может вернуться, а жена может пойти куда-либо, например к нему навстречу, чтобы передать что-либо важное.
Пока Слепой рассуждал и прикидывал, как распорядиться временем и какие действия могут оказаться наиболее эффективными, телефон у него в руке мелко завибрировал, требуя внимания хозяина. Определитель показал один из номеров Федора Филипповича.
— Что-то важное заставило вас звонить мне в такую рань, я прав, товарищ генерал?
— Да уж, Глеб, я не стал бы просто так, от бессонницы, дергать тебя. От чего я тебя оторвал?
— От продавливания кресла в своей машине под окнами нашего таинственного Петрова. Так доброе ли это утро? Говорите уж, в чем причина вашей ранней побудки?
— Из больницы доложили, что Лиза Таранкова окончательно восстановилась. Врачи сразу после подъема разрешили нашим дежурившим там ребятам с ней общаться. Ей показали фото Петрова, и она его признала, Глеб.
Собственно, Слепой не удивился тому, что мужчина, который приехал на базу по следам гибели Шныря и Корча, причастен к похищению девочки. Он чувствовал это с того самого момента, как увидел его. Но он отдавал себе отчет в том, что мужчина мог не показываться на месте преступления, делать свои дела чужими руками. Раз он позволил себе засветиться перед девочкой, значит, либо не допускал того, что она выживет и может его после опознать, либо собирается куда-то уезжать, причем с концами, что, собственно, подтвердил врач лечебницы, где содержится его мать. Значит, времени оставалось совсем мало. А может, его уже вообще нет. Может быть и так, что они опоздали, что теперь придется ловить Петрова Дмитрия Степановича где-то на просторах планеты вдали от России. Если еще удастся подтвердить его виновность.
— Не сгущай, Глеб, краски, — успокоил его Потапчук в ответ на высказанные Слепым рассуждения. — Теперь у нас более чем достаточно доказательств. Лиза подтверждает его участие. Твой Кудраков говорит о его махинациях. А мы знаем, что Кудраков и Таранков — приятели, что занимаются одними вопросами, вопросами земли. Нет сомнений в том, что Петров измывался над твоим подопечным как раз из-за того, что Таранков мог бы решать его вопросы.
— И я так понимаю, — продолжил развивать его идею Сиверов, — что Петров сейчас держит моего Геннадия Владимировича в таком напряжении, потому что чего-то хочет от него. Ждет. И наверняка Кудраков знает, что дело не очень чисто. Возможно, либо догадывается про Лизу, либо соскочил раньше каким-то образом с этого дела.
— Похоже на то. Я уверен, что он может нам сильно помочь раскрутить весь этот узел.
— Но он отказывается. Он боится.
— Потому и отказывается, что боится. Но мы вынудим его, Глеб, сделать то, что нам надо, именно надавив на причину отказа.
