— Не знаю, — не задумываясь, ответила Тамара.
— Что здесь может нравиться? — Незнакомец состроил пренебрежительную мину на лице. — Номенклатурщики лижут зад власти, а власть за это разрешает им выставляться. А те, кто не хочет подлизываться, тех взашей, тех...
— Вы художник?
— Я... — внимательно посмотрев на нее, незнакомец сперва замолчал. Потом изумленно произнес: — Боже, какие глаза. Я обязательно должен написать ваш портрет. Вы видели мои работы?
Она отрицательно покачала головой.
— А хотите? — В его глазах пропала мутная поволока и вспыхнул какой-то буйный, неукротимый огонь.
— Надеюсь не сегодня, — на какое-то мгновение ее даже испугал этот нездоровый блеск.
— Хорошо, — согласился незнакомец. Вытащил из нагрудного кармана визитную карточку и протянул женщине. — Завтра в восемь вечера жду в своей студии.
Не дожидаясь ответа, круто развернулся и зашагал в сторону выхода. Любопытство боролось с осторожностью, но в конце концов первое взяло верх над вторым. Вечером следующего дня она, надев брючный костюм и короткую кожаную куртку, чтобы казаться как можно демократичней, взяла такси и поехала по указанному адресу.
Студия размещалась на чердаке старого, дореволюционной постройки дома, в грязном, замусоренном дворе. Ей пришлось долго подниматься по грязной темной лестнице. Чтобы не упасть, она держалась за перила, деревянные покрытия которых местами были оборваны, и рука натыкалась на шершавую, холодную металлическую рейку. От неожиданности Тамара резко отдергивала руку, затем снова хваталась как за путеводную нить. Наконец она добралась до чердака, только вместо ожидаемой фанерной или деревянной двери-развалюхи была установлена настоящая, мореного дуба с резными наличниками и тяжелой бронзовой ручкой, в самом центре двери красовалась блестящая табличка «Стучите, и вам откроют».
Сжав пальцы в кулачок, Тамара ударила в полированную поверхность дерева. Прошло несколько секунд, но ничего не изменилось, она снова постучала, тот же результат.
Удивленно пожав плечами, она хмыкнула и развернулась, чтобы уйти, но в этот момент щелкнул замок и дверь открылась. На пороге стоял ОН. Длинная, до колен просторная рубаха — косоворотка из плотной льняной ткани, темно-синие с белыми лампасами шаровары и домашние тапочки в виде двух коричневых смешных собачек. От столь экзотического вида у гостьи удивленно приподнялись брови.
— Дома надо ходить как удобно, — вместо приветствия объяснил свой наряд хозяин студии и тут же посторонился, пропуская гостью внутрь.
Студия занимала почти половину чердака, в дальнем углу у большого окна стоял мольберт, стеллаж с холстами, красками, кистями, всем тем, без чего не может работать — творить художник. В пяти метрах от мольберта стояло старинное кресло с резными подлокотниками и гнутыми ножками. Половина кресла была застелена большим куском тяжелого алого бархата. Свисающий до пола край материи был причудливо уложен красивыми складками.
— Работаете в стиле Ренессанса? — наобум спросила гостья.
— Я пытаюсь работать в различных стилях, кроме соцреализма.
— ?
— Надо мной в достаточной мере поиздевались в художественной школе и в училище. Теперь я пишу только то, что мне нравится. Впрочем, все к черту. Смотрите мои работы, только без комментариев, как в галерее.
Картин было много, около трех десятков, все они были развешаны вдоль стен студии. Одни были в дорогих рамах с позолотой, другие в простых деревянных, третьи вовсе без рам. Возле некоторых картин стояли этажерки с различными безделушками, книжные полки с одной-двумя книгами. Как догадалась Тамара, автор пытался создать определенное настроение к той или иной картине, так сказать, композиция в композиции. Хотя сами картины ничем особенным не отличались от тех, что довелось видеть на выставках.
«С той лишь разницей, что тех выставляют, а этого нет», — почему-то подумалось женщине.
Когда просмотр был окончен, хозяин ничего не спросил, взмахом руки он отдернул ширму, отгораживающую одну половину чердака от другой. На самом деле там оказалась не половина, а лишь малая часть, площадью с обычную трехкомнатную квартиру. Стены и потолок были выкрашены огромными разноцветными ляпами, под потолком висел старинный абажур с длинной бахромой. Мебель была разномастной: кожаное кресло, велюровое кресло, большой диван и допотопный с потрескавшимся лаком сервант, заполненный такой же разномастной посудой. На серванте стояли две черные колонки, а внизу приютился музыкальный центр. Между креслами вписался низкий плетеный столик, на котором стояла большая бутылка темно-зеленого стекла, наполненная едва ли не доверху какой-то темной жидкостью. Рядом два стакана — серый граненый и прозрачный из тонкого стекла, цилиндрической формы с красным ободком. Чуть дальше расположилась мелкая тарелка, на которой вперемешку лежали пара краснобоких яблок, желтая груша, десяток морщинистых с темными прожилками грецких орехов и сушеная таранька.
— Чем богаты, — обхватив за талию женщину, художник подвел ее к велюровому креслу и усадил. Затем, подхватив бутылку, театрально произнес: — Зато вино — настоящий церковный «Кагор». Божья слеза...
Он быстро наполнил стаканы на треть тягучим рубиновым напитком. Вино оказалось вкусным, хотя и приторно-сладким. После первой они выпили еще, затем еще, постепенно алкоголь начал дурманить ее мозг. Тамара, откинувшись на спинку кресла, рассеянно слушала разлагольствования Художника, то и дело, теряя нить его мыслей, отвлекаясь на какие-то свои ощущения.
Очнулась она неожиданно от звуков рвущейся из динамиков музыки и мощного баса Шаляпина:
Эх, дубинушка, ухнем.
Подернем, подернем, сама пошла.
И тут же вдруг осознала, что лежит на диване голая, а ее новый знакомый, тоже голый, лежит на ней и в такт песне яростно вбивает в нее свой возбужденный член. Тамара не закричала, не оттолкнула насильника. Неожиданно для себя, руками обхватила его шею, ноги обвили поясницу мужчины, и разгоряченное тело задвигалось в такт движениям партнера, в мозгу пульсировала всего одна мысль: «Мужик, настоящий мужик. И он мой».
Третий любовник оказался лучше двух предыдущих, он был на пять лет моложе Тамары, но так же беден, как его предшественники. Ей снова приходилось платить за гостиницу (так как в студии постоянно толкалось множество творческого люда), оплачивать посещение ресторанов, баров. Даже иногда покупать ему одежду. Утешать, когда проваливалась очередная попытка выставиться. Это было единственное, чем она могла помочь, ее связи не распространялись на деятелей искусства.
В конце концов, и капля камень точит. Через год после начала их бурного романа Художника наконец признали, ему разрешили выставиться в небольшой галерее и... Его сногсшибательный успех заметил столичный бомонд, газеты восторгались им.
Тамара была рада не меньше самого Художника. Она стояла в стороне и радовалась его триумфу. За все это время лишь однажды они созвонились и договорились встретиться в «Славянской вольнице», чтобы отметить творческий успех и годовщину их знакомства.
