— Устал как собака, не до праздника, — ответил Тараканов. — Да и какой праздник в одиночестве и без вина. Можно мне встать и одеться? А то я не совсем удобно себя чувствую.
— Дайте слово, что не станете ни кричать, ни нападать на меня, во всяком случае, пока не выслушаете, и вставайте. Я даже отвернусь, пока вы будете одеваться.
— Слово.
Хаузнер спрятал револьвер за пазуху, встал и отвернулся к стене. Тараканов вскочил с кровати, быстро натянул шаровары и надел тужурку.
— Можете повернуться. Чаю?
— С удовольствием. Извините за наглость, но я бы и от ужина не отказался.
Тараканов посмотрел на висевшие на стене часы. Они показывали половину пятого утра.
— Какой тут ужин, завтракать впору. Я даже не знаю, есть ли у меня что-нибудь из съестного. Пойдемте на кухню, посмотрим.
На кухне они нашли полдюжины яиц и ку сок ветчины.
— Яичницу с ветчиной будете? Ой, простите…
— Буду, буду. Я, герр начальник, два дня почти ничего не ел, поэтому мне не до кашрута.
Тараканов подкинул в плиту пару поленьев, ловко приготовил яичницу, порезал хлеб, согрел чайник.
Дождавшись, пока непрошеный гость уничтожит поздний ужин, Тараканов спросил:
— Если вы к убийству не причастны, чего ж тогда в окно сиганули?
Хаузнер отодвинул тарелку и отер губы салфеткой.
— Я подумал, что на свободе у меня будет больше шансов доказать свою непричастность. А находясь в руках ваших заплечных дел мастеров, я мог признаться в чем угодно — в убийстве эрцгерцога, например. Человек слаб.
— А как же на месте преступления оказался ваш пистолет?
— Его туда подложил мой недоброжелатель. Человек, который хотел, чтобы в убийстве заподозрили меня. Это единственно возможное объяснение.
Давайте, пан Тараканов, я расскажу все по порядку. Когда наши войска покидали город, я пошел к своему начальнику — господину Рейнляндеру. Я сказал ему, что не собираюсь уходить из Лемберга, надеюсь на скорое возвращение в город солдат его королевского величества, и попросил разрешения на время оккупации поступить на службу в русскую полицию. Дело в том, что я никогда не брал взяток и поэтому денег, даже самых небольших, не скопил. А ничего другого, кроме как ловить преступников, я делать не умею. А лембергские обыватели остаются подданными его величества, даже находясь под чужой властью. И их надо продолжать защищать от всякой криминальной мерзости. Господин надворный советник мне это разрешил, обязав заниматься исключительно уголовным розыском и отстраняться от выполнения любых заданий, прямо или косвенно связанных с политикой.
— Вы думаете, что его разрешение вам поможет в том случае, если австрийцы вернутся?
— Кхм. Сейчас я в этом сомневаюсь, но что делать — прошедшего не вернешь. — Хаузнер тяжело вздохнул. — Ну так вот. Я действительно не сдал один из имевшихся у меня пистолетов, и именно по той причине, о которой говорил господину следователю. Ну а также из-за того, что уже 3 сентября хотел поступить на службу в русскую полицию и считал, что пистолет мне на этой службе пригодится. Ведь вы же мне оружия не собирались давать?
— И мысли такой не было.
— Вот видите! А выполняя ваши задания, я оказывался в разных местах, в том числе и в таких, в которых без оружия появляться не рекомендуется. Поэтому пистолет я иногда брал с собой.
— Когда вы обнаружили, что он пропал?
— После Рождества. Видите ли… — Еврей замялся. — У меня есть одна отвратительная привычка — в вине я не знаю меры. Я могу не пить месяц, два, год, но если начинаю, то не останавливаюсь до тех пор, пока не свалюсь без памяти. Помните, я угощал вас ландвейном?
— Прекрасно помню.
— Так я потом сутки пил. Пришел домой, заперся и уничтожил все свои запасы. То же самое было и на Рождество. Начали мы с приятелями вечером двадцать четвертого, а очнулся я дома утром двадцать пятого.
— Вы и Рождество празднуете?
— Да, за компанию согласился. Так вот, очнулся я дома — лежал в одежде на полу, входная дверь была открыта.
— А кто-нибудь из тех приятелей, с кем вы начинали вечер, не мог взять пистолет?
Хаузнер пожал плечами:
— А зачем он им? Да и не знали они, что я пистолет не сдал. И потом, я его на виду не держал, прятал. — Голос его звучал неуверенно.
— А кто вас провожал до дому?
— Мы все так нарезались, что никто из нас не помнит, как закончился вечер. Все денатурат проклятый.
— А когда вы обнаружили пропажу, двадцать пятого?
— Нет. Уже после Нового года. Пистолет мне до Нового года не был нужен. А на праздник я решил его почистить. Новогоднюю ночь я коротал один — пан Хмелевский обещал прийти, но почему-то не пришел. Я хотел достать пистолет, но увидел, что там, где он лежал, — его нет.
— Почему о пропаже вы никому ничего не сказали?
— А кому я мог сказать? Вам? Зачем? За хранение оружия в военное время полагается виселица. Зачем вам было знать о том, что я нарушаю закон?
— Действительно, незачем. А с кем вы пили, что они за люди?
— Позвольте не говорить. Я их сам проверю.
— Нет уж, скажите! Если кто-то из них украл у вас пистолет, значит, это именно он убийца.
— Поэтому я вам про них ничего и не скажу. Вы расскажете про них следователю, тот их всех арестует и начнет разбираться по законам военного времени. Со мной пило четверо, и по крайней мере трое из них к этому делу не причастны. Зачем я буду подвергать риску ареста и пыток невиновных людей? Я сам установлю вора и убийцу. С вашей помощью, разумеется.
— Чем же я вам смогу помочь, если вы мне ничего не говорите?
— Ну почему ничего. Например, я вам сейчас расскажу о том, как я выполнил ваше задание. Вы же приказали мне разыскать возможных подруг убитой барышни. Так вот, я нашел такую подругу. В школе мне никаких сведений добыть не удалось, а вот в учительской семинарии удача мне улыбнулась. Я разыскал инспектора, и он мне сообщил, что госпожа Кравчук была очень дружна со своей землячкой — пани Лейвер. Они обе из Дрогобыча. Закадычные подружки еще с гимназических времен. Были, что называется, неразлейвода. После окончания семинарии Катерина осталась в Лемберге, она нашла место в школе, а ее подруга была менее удачлива, и ей пришлось вернуться в провинцию. А буквально месяц назад Лейвер была у инспектора и интересовалась судьбой Каси. Она рассказала ему, что Катерина ей писала почти каждую неделю, но с начала октября письма приходить перестали. Подружка стала волноваться и, как только между Дрогобычем и Лембергом возобновилось пассажирское сообщение, приехала. Удалось ли ей найти подругу или нет, пан инспектор не знал, Лейвер к нему больше не приходила.
— Лейвер из Дрогобыча. Закадычная подружка по гимназии. Подружка, которой доверяют все сердечные тайны… Надобно ехать в Дрогобыч.
