— Начал догадываться, но до конца уверен не был. Но я знал, как проверить свою догадку.
— И как же?
— Хотел узнать, есть ли у вас сын и не зовут ли его Янек.
— Вы неплохой сыщик, Осип Григорьевич. Но и я не лаптем щи хлебаю. Правильно я употребил эту поговорку?
— Правильно. Вы вообще прекрасно говорите по-нашему.
— Спасибо. Батюшка, царство ему небесное, выучил. Мой отец очень любил вашего Пушкина и всегда хотел, чтобы я мог читать его в оригинале.
— Ваш отец знал русский?
— Конечно. Большинство интеллигентных варшавян знает русский. Без него в столице моей родины жить тяжело. Чтобы поляку в Польше легче жилось, ему надо обязательно знать русский. Вы не находите это неправильным?
— Вы родом из Варшавы?
— Вот именно что родом. Меня увезли оттуда, когда мне было три года. Мы бежали после разгрома восстания. Отец все потерял: дом, ресторан, гостиницу, жену и старшего сына. Все! Ему было сорок пять лет, когда он приехал в Галицию. А из имущества — один я, дрожащий от страха и плачущий от голода. Вы представляете, как тяжело в одночасье превратиться из богатого человека и счастливого отца большой семьи в бесправного, нищего беглеца? Как тяжело все начинать с нуля в сорок пять лет?
— Представляю.
— Осмелюсь предположить, что весьма плохо вы себе это представляете. Отец был сильным человеком. Он не плакал, не жаловался на судьбу, не запил, а принялся восстанавливать свое былое положение и за весьма небольшой срок его восстановил. У него опять появился собственный дом и собственное дело. Он дал мне образование, благодаря которому я смог поступить на хорошее место. Десять лет назад
старик скончался в почтенном возрасте, будучи уверенным, что у меня всегда все будет хорошо. Ан нет! Опять, теперь уже на мою родину, пришли русские, и опять они хотят лишить мою семью всего!
— Никто вас ничего лишать не намерен.
— Ну да, не намерен. Любимой службы уже лишили, сына — едва не лишили, отцовский дом в Станиславове разворотили гаубичным снарядом! Не намерены они… Как вы думаете, имею я после этого моральное право с вами бороться?
— Не мы эту войну начали.
— Ну да, ну да. Это же наш император стал бомбардировать Белград. А из-за чего он начал его бомбардировать, не припомните? Ладно, Осип Григорьевич, не будем про мои личные обиды. В конце концов, я гражданин своей страны и в любом случае обязан бороться с захватчиками.
— Убивая девушек и невооруженных людей?
Поляк вскочил.
— А что мне оставалось делать? Не убей я его, меня и госпожу Олешкевич уже бы повесили за шпионство. К тому же Мощинский был вооружен. Ну а с барышней… С барышней действительно вышла плохая история… Вас сегодня увезут в тыл и посадят в тюрьму. Потом расстреляют. Поэтому я, пожалуй, вам все расскажу. Я член австрийской агентурной сети в Лемберге. Несколько наших офицеров и чиновников специально остались в городе, чтобы наладить шпионскую работу. Мы занимались сбором информации о состоянии русских войск и планах вашего командования, вербовали среди русских агентов. Я поступил к вам на службу для того, чтобы было легче выполнять эту работу. В конце сентября мне удалось подкупить одну важную фигуру в вашей администрации, о которой я вам даже сейчас ничего говорить не буду. За приличное вознаграждение этот человек согласился сотрудничать с нами, и это сотрудничество должно было быть для нас очень плодотворным. Чтобы обговорить последние условия, мы встретились с ним в костеле Святой Эльжбеты, на галерее. Место для таких дел очень удобное: во-первых, безлюдно, постороннего человека сразу видно, поэтому подслушать нас никто не мог. Во-вторых — не подозрительно, ваш чиновник всегда мог оправдать свое появление в костеле желанием помолиться или полюбоваться городом с галереи. Мы обо всем договорились, чиновник мне в этот же день нужные сведения должен был передать в обмен на деньги. Спустились вниз, и надо же было такому случиться, что как раз в этот момент в костел зашел сын с этой… Ваш чиновник как ее увидел, так в ступор впал — очень она ему понравилась. Нельзя ли, говорит, с барышней познакомиться? И тут я совершил ошибку, ошибку, из-за который и вы, и я теперь в этой хате сидим.
Поляк тяжело вздохнул.
— Я вдовец, сын с пяти лет растет без матери. Я настолько был увлечен ловлей разных бухачей и шопенфелеров
[13], что на сына у меня совсем не оставалось времени. А когда спохватился — было уже поздно. В общем, в один прекрасный день я узнал, что Ян стал сутенером. И не простым, а, несмотря на свою молодость, главарем целой банды. Они поставляли девочек нашим богатым сластолюбцам. Естественно, что все эти девочки были первого сорта. Когда я об этом узнал, у нас с сыном произошел крупный разговор. Я его хотел выпороть, но не сумел с ним справиться. Сын аккуратно меня поборол, попросил успокоиться, сказал, что стал взрослым и вполне самостоятельным, потребовав, чтобы я не лез в его жизнь. Потом собрал вещи и ушел из дома. Что мне оставалось делать? Ну не сдавать же собственного сына в полицию? С тех пор я встречался с Яном только случайно — на улицах, в увеселительных заведениях. Он всегда был окружен барышнями. Естественно, что всех этих барышень я считал нафками
[14].
Когда в город пришли русские, сын вернулся домой. Попросил прощения, покаялся в своих грехах. Конечно, я простил сына, да и раскаяние его мне показалось искренним. Я человек в городе не последний и уже много лет исповедуюсь у самого его высокопреосвященства. Поэтому о грехах моего сына епископ знал. Он, с моего согласия, наложил на Янека епитимью — велел ему служить в костеле, прежде всего — для того, чтобы он не болтался без дела и не принялся за старое. А дел там хватало: днем отделочные работы идут, мастерам разнорабочие нужны, а ночью — сторожить надо, так что свободного времени у сына не оставалось.
— Выходит, пан Бильчевский очень хорошо знал Яна и его батюшку?
— Да. Соврал вам его преосвященство, соврал. И я думаю, что Господь уже простил ему этот грех. Ну так вот. Спускаемся мы с вашим чиновником с галереи, а навстречу — сын с какой-то размалеванной профурсеткой. Ах ты, думаю, щенок, опять за старое принялся! Ну, получишь ты у меня, дай только гостя проводить. Мыслей о том, что знакомая Янека может быть приличной девушкой, мне даже в голову не приходило. Тут чиновник спрашивает, что это, мол, за прекрасная дама? Я ему и сказал, что она — demi-mondaine
[15]. Тогда он попросил познакомить с барышней. Я, не раздумывая, согласился — хотел ценному агенту приятное сделать. Предложил снять номер в гостинице и ждать нас там с девицей через час, проводил его, а сам кинулся к сыну. Пришлось ради Родины забыть о его непослушании. Отозвал Яна в сторонку и просьбу чиновника передал. И тут сын меня огорошил: мол, не курва это, а что-то вроде его подруги. Впрочем, сын сказал, что чувств он к ней никаких не испытывает и что познакомился с ней для того, чтобы в дальнейшем совратить и сделать одной из своих сотрудниц, а теперь никак от нее отвязаться не может… Да… Вот такой у меня сынок… Потом мы поговорили с девушкой. Лучше бы мы этого не делали… Меня она назвала старым сводником, Янека — предателем, расплакалась и убежала, заявив ему, чтобы он ее больше не искал. Я в гостиницу поехал и сообщил господину чиновнику, что познакомить его с барышней не смогу, а тот закусил удила. Поставил мне ультиматум: сведения — в обмен на панночку. А я уже доложил наверх об успешной вербовке! И там, наверху, информации от него ждали, как манны небесной. Я к нему и так, и эдак, он — ни в какую. Уперся, как баран. Шляхтич, что с него взять. Я узнал у сына, где живет Кравчук, и на следующий день поехал к ней домой, хотел еще раз с ней поговорить — больших денег пообещать, еще чего-нибудь. А там говорят: уехала она в неизвестном направлении. Я подумал, что она домой отправилась, Янек мне говорил, что она из Дрогобыча. Я уже хотел к ней на родину ехать. Тогда пассажирские поезда в Дрогобыч еще не ходили, поэтому я экипаж подрядил. Решил утром первого октября отправиться. Вечером пошел в костел, с сыном попрощаться и порасспрашивать у него поподробнее, где барышню в Дрогобыче искать. Весь день по вашим заданиям бегал, поэтому в церковь пришел поздно. С палкой был, ревматизм, проклятый, разыгрался. Подхожу к церкви, гляжу — отпрыск мой у порога без чувств валяется. Сначала подумал — убили его, потом вижу — пьян в дугу. Я его на лавочку положил, тулупом накрыл, стал двери закрывать, в это время Катерина и пришла. Я думаю, что она, дурочка, о том, что поездов в Дрогобыч нет, узнала только тогда, когда на вокзал приехала. Сдала она вещи в камеру хранения (я у нее в сумке потом квитанцию нашел), стала бродить по городу, потом в костел забрела — видимо, захотелось ей с сыном объясниться. Меня увидала, спросила сквозь зубы, где Янек. Я ответил — на галерее. Поднялись мы с ней, она видит, нет сына наверху. Хотела вниз спускаться, но я ее удержал. Стал опять упрашивать. Только теперь рассказал, зачем мне это нужно — про патриотизм напомнил, про гражданский долг. А она как про это услышала, так стала хохотать. Вот ты, говорит, старый кот, и попался. Сейчас же пойду в комендатуру и все о тебе расскажу! Ты, говорит, Янека запугал, поэтому он помочь тебе и согласился. Он меня любит, и когда тебя повесят, у нас все будет хорошо! И понял я — действительно пойдет. Влюблена была барышня в сына моего, по уши! А ради любимого женщина на все способна. Стала она к выходу прорываться, когтями своими в меня вцепилась, ну я ее палкой и огрел. Она от меня бегом — я ее по спине протянул. Она упала, я ее схватил, поднял и через перила перебросил, но ей каким-то чудом удалось за них руками зацепиться. До сих пор эта картина у меня перед глазами стоит. Висит она на перилах, смотрит на меня и говорит: «Спаси меня, дяденька!» Я уж было хотел ей помочь, но волю в кулак собрал и ударил ее по рукам палкой. Но она держалась. Кричит, больно ей, но держится. Тогда я еще раз, еще… Наконец она руки разжала и вниз, камнем. И главное — без единого звука падала, только когда о мостовую ударилась, я шлепок услышал. Постоял я на галерее минут десять, успокоился. Сумку ее нашел, открыл, осмотрел. Спустился вниз, сумку в печку сунул. Янека растолкал кое-как, все ему рассказал. Он долго спьяну ничего понять не мог, а как понял — плакать стал, ругаться на меня. Потом успокоился и говорит: «Она неплохой девкой была, но она мне никто, а ты отец родной, поэтому все сделаю так, как скажешь». Договорились мы с ним обо всем, и я ушел. Первый допрос прошел как по маслу, Янека вы отпустили, и мы с ним успокоились. Но потом от вас же я узнал, что в костеле сына ждет засада. Я сумел предупредить Янека, а потом увез его из Лемберга.
