– Привет, – отвечаю я.
– Я знал, что ты вернулась, и подумал, раз уж ты вышла на улицу, то, возможно, согласишься принять гостя. Я бы позвонил или написал, но ты сменила номер. В любом случае, если я перегнул, заявившись сюда, просто скажи.
Вместо ответа я убираю руку.
– Я действительно рад, что ты дома, в безопасности, – говорит Джек. – Как и все. Думаю, это очевидно.
Для меня больше нет ничего очевидного.
– Все равно приятно слышать.
Он поворачивается ко мне. У него над головой словно выскакивает невидимая повестка дня.
– Я пытался представить, каково тебе… В смысле вернуться домой после столь долгого отсутствия. Все изменилось…
– Да, странно, – признаю я.
– Но перемены могут быть и хорошими, – подхватывает он. – Например, в городе появился новый ресторан тако – «Каса Буэла» или «Буэна»… что-то в таком роде. Я подумал о тебе, когда они начали обустраиваться.
– Я люблю мексиканскую кухню.
– Именно, поэтому я сказал себе, что не пойду туда, пока ты не вернешься и мы не сможем сходить туда вместе.
– Как мило с твоей стороны. – Я слегка улыбаюсь. – Мило, что ты вообще обо мне подумал.
– Смеешься? Я все время о тебе думаю.
– Что ж, спасибо, – все, что я смогла придумать в ответ.
– Когда ты пропала, я вроде как… не знаю… словно часть меня тоже пропала. То есть знаю, это может показаться странным, или пошлым, или каким-то еще, но мы были довольно близки, не так ли?
– Были, – соглашаюсь я, хотя никогда не понимала, к чему ведет наш флирт.
– Мы были частью жизни друг друга с четвертого класса, – говорит он. – Каждое утро перед школой ты стояла там, у моего шкафчика, со своими хрустящими батончиками мюсли и ежедневной порцией здорового юмора. Каждое соревнование, зубрежка, каждое серьезное разочарование или повод для радости… ты была со мной, предлагала поддержку, совет, плечо, свои записи… Все, что мне нужно, в любое время дня и ночи. А потом, вот так…
– Пропала, – киваю я.
– Было ужасно… жить изо дня в день, не зная, где ты.
Легкий румянец ползет по его лицу, сливаясь с пятнами на шее; они напоминают мне цветы с кровоточащей сердцевиной.
– Я очень терзался, что так и не смог тебе кое-что сказать, – продолжает Джек.
– Что?
Он поднимает взгляд. Кажется, будто его глаза тоже кровоточат.
– Знаю, это может показаться странным. Большинство парней не имеют привычки говорить о чувствах… Но ты мне небезразлична. Всегда была и будешь. И я сожалею, что не сказал тебе об этом раньше, не прояснил ситуацию. Может, если бы я…
– Что?
– Не знаю. – Он пожимает плечами. – Может, ты оказалась бы со мной тем утром, а не бежала в магазин. Вечером мы собирались на концерт Джиджи Гарви. Может, поехали бы в город пораньше и целый день провели вдвоем. Вот чего я хотел, но не осмелился попросить.
– А может, ничего бы и не вышло.
– Пожалуй, нам никогда не узнать, но с того момента, как ты пропала, я спрашивал себя об этом каждый день.
Вернувшись, я не удивилась, что родители лелеют какие-то сожаления. Мама корила себя, что сама не отвезла меня в магазин. Папа – что проспал тем утром.
Шелли винила себя, что вынудила родителей раньше поехать домой.
Норма – что решила дать мне собственный комплект ключей.
Мы все таскали за собой эти сожаления, точно якоря, и барахтались, пытаясь не утонуть. Но мне и в голову не приходило, что Джек тоже терзается. Сколько же человек поплатилось за мою ошибку?
– Мне просто нужно было, чтобы ты узнала, – говорит Джек.
Хочу сказать ему, что знаю о его чувствах, что и он мне небезразличен, но не могу протолкнуть слова в крохотную дырку, в которую превратилось мое горло.
– Я очень хотела пойти с тобой на тот концерт, – наконец произношу я, придя к некоему компромиссу.
Джек улыбается такой знакомой улыбкой: кривой, односторонней, от которой на щеке появляется ямочка.
Он отводит взгляд, сжимая край дивана. Я натягиваю манжет на свои шрамы и кладу ладонь рядом с его рукой, примерно в двадцати сантиметрах. Он, наверное, и не замечает. А для меня этот жест огромен.
– Ты все-таки пошел на концерт? – спрашиваю я, сомневаясь, что хочу получить ответ.
Джек снова смотрит мне в глаза и качает головой.
– Как только стало известно, что ты пропала, весь мир будто остановился. Собрали поисковую группу. Сотни людей тебя разыскивали.
Мои родители сказали то же самое, но было приятно услышать это снова. И было приятно сидеть с Джеком в этом пространстве – пространстве без вопросов и ожиданий, вне четырех серых стен моей комнаты.
Сейчас
26
Стоит Джеку уйти, как мама выскакивает из кухни, не давая мне шанса сбежать к себе. Ее лицо сияет: огромные, полные ожидания глаза; румяные круглые щеки; улыбка, которой я у нее не видела со времен ДТКМП.
Мама складывает руки, точно в молитве.
– Ну… как все прошло?
– Думаю, нормально.
Ответ ее явно не устраивает. Улыбка блекнет. Щеки тускнеют. Свет гаснет. А сложенные руки падают.
– Джек – по-настоящему хороший парень, – медленно произносит мама, будто я сама этого не понимаю. – Он о тебе заботится.
– Знаю. Так и есть. – И что мне прикажете делать? Плюнуть на свои чувства? Измениться ради него?
Ради нее?
Ради всех?
Кроме меня самой.
– Он так помогал нам в поисках, – продолжает она. – Тратил все свое время. Делал листовки, расклеивал фотографии, трудился день и ночь. Обыскивал парки, велосипедные дорожки, переулки, лес за вашей школой… Буквально весь город прочесал.
– Знаю. – Мой голос срывается. – В смысле я ему благодарна.
– Он так помогал, – повторяет мама.
Я прикусываю язык. Будто бы меня нашли благодаря усилиям Джека. Вот только никто меня не нашел. И я ищу сама себя до сих пор.
– Джек очень милый, – киваю я.
– Так почему ты недовольна?
– Я довольна. Я рада, что он зашел.
– Правда? – Она запускает пальцы в волосы: пряди на пятнадцать сантиметров седые, от корней до уха, остальное каштановое. Мама не была в салоне со времен ДТКМП.
– Прости, – бормочу я, не зная, что еще сказать или сделать.
– Дело в Мейсоне, да? Поэтому ты застряла? Поэтому всех отталкиваешь?
Пулей бегу в комнату. Мама следом. Она встает в дверях. Ее взгляд останавливается на шкафу – на бутылках с водой и запасом коробок брауни.
