– Что?
– У тебя нет ложки или вилки?
– Есть. Я просто… – Кладу их на тарелку, желая залезть под стол. – Мне нужно в туалет.
Не спуская глаз с Шелли и остальных, я вылезаю из кабинки. Они меня еще не заметили.
Дверь туалета легко распахивается. К сожалению, никакой щеколды. Внутри шесть кабинок, включая одну для инвалидов, плюс большая раковина и три окна. Я захожу в кабинку для инвалидов, запираю ее и сажусь на унитазе, подобрав ноги под себя.
Дышу, вспоминая последний раз, когда видела Шелли: у своей двери с прошлогодним подарком на день рождения. С тех пор мы не звонили и не писали друг другу. Как давно это было? И что я скажу сейчас? Что все отлично?
И да, хорошо бы встретиться.
Знаю; мне тоже нравится эта погода.
Уверяю себя, что разговор будет быстрым и безболезненным. Не нужно выдергивать стержень. Но тут дверь в уборную со свистом открывается. И комнату заполняют голоса Шелли, Мелли и Тани.
МЕЛЛИ: Подожди, это ее родители, верно?
ШЕЛЛИ: Да, а теперь мне нужно поздороваться. Ее мама спросит, почему я не зашла.
ТАНЯ: А ты не сможешь честно сказать, что ее дочка ведет себя как засранка?
МЕЛЛИ: Но как ее винить? Я слышала, тот парень ее изнасиловал.
ТАНЯ: Нет, он ее не насиловал.
МЕЛЛИ: Откуда ты знаешь?
ТАНЯ: Папа мне сказал. Он знает человека, который работал над этим делом.
МЕЛЛИ: Значит, ее как-то пытали?
ТАНЯ: Кто знает? Люди говорят, она совсем запуталась, не понимает, что с ней случилось.
МЕЛЛИ: Я видела фотографию того парня в новостях, и неприятно об этом говорить, но при иных обстоятельствах я бы с таким встречалась. Как думаете, так легче?
ТАНЯ: В смысле? Разве не главное, что он похититель?
МЕЛЛИ: Я просто имею в виду, что бы ни случилось… по крайней мере, это был не какой-нибудь здоровенный урод с рябой кожей и плохими зубами. Да?
ТАНЯ: Я постараюсь забыть, что ты только что сказала.
ШЕЛЛИ: Я действительно хочу ей помочь. Но она вроде как даже не пытается.
МЕЛЛИ: Она, наверное, не в состоянии.
ШЕЛЛИ: Ладно, пошли? Мне нужно поскорее с этим покончить. К тому же наш стол наверняка готов.
ТАНЯ: Блинчики с клубникой, я иду к вам.
Я считаю до пятидесяти, затем слезаю с унитаза, открываю бачок и выдергиваю стержень. Прячу его в рукав и возвращаюсь в столовую.
– Шелли здесь, – восклицает мама, словно это сделает меня счастливой.
– Я плохо себя чувствую. Пойду домой.
– Что случилось с твоими ногтями? Был такой красивый цвет.
Я смотрю вниз. Весь лак облупился. Это я сделала? Пока сидела в туалете?
– Я плохо себя чувствую. Я пойду домой.
– Что? Нет. – Лицо мамы морщится, точно чернослив. – Посмотри на себя, тебя трясёт. Держи. Глотни моего сока. Тебе просто нужно что-нибудь поесть.
– Мне просто нужно вернуться домой.
– Нет. Сиди, – настаивает она. – Мы уже сделали заказ.
Я качаю головой.
– Ты не понимаешь. – У меня внутри все горит.
Шум.
Лязг.
Хлопок.
Запах чеснока наполняет воздух, напоминая мне тушеные помидоры с орегано, что готовил монстр.
Папа выуживает ключи из кармана.
– Я отвезу тебя домой.
– Нет, – в третий раз говорит мама. – Я думала, именно этого ты хотела.
Я испортила ужин. Все должно было пройти гладко. Папа вылезает из кабинки.
– Это безумие, – настаивает мама. – Мы должны быть в состоянии пережить обычный ужин.
Тем не менее папа проводит меня через зал, мимо Шелли и ее друзей.
– Давай, девочка, – кричит официантка, вскидывая кулак.
Папа отвозит меня домой, не издав ни звука. Вместо этого он предлагает мне свой свитер, хотя на улице двадцать семь градусов. Я с радостью принимаю одежду, вонзая стержень глубоко в бедро, все еще слыша голоса Шелли и ее подруг.
У себя в комнате я закрываю за собой дверь, залезаю под стол и обвиваюсь вокруг ножки. Но этого недостаточно. Тогда я заползаю в шкаф. Там слишком тихо.
Я не могу дышать.
Мне нужен воздух.
Но чем заглушить мысли?
Все еще сжимая стержень, я иду по коридору в ванную и запираюсь внутри. Включаю душ. Пар бьет мне в лицо. Тепло замедляет мой пульс.
Я захожу в кабинку прямо в шортах и футболке и сажусь на пол. Бедро красное от уколов. Я бью по нему – снова и снова, – а вода льется мне на голову. Я пытаюсь взять себя в руки и напоминаю себе, что дома лучше, чем взаперти.
Дома лучше, чем взаперти.
Дома.
Лучше.
Чем.
Взаперти.
Тогда
35
В комнате монстра, крепко сжимая стержень из бачка, я присела на корточки у кровати, чтобы в очередной раз попытаться добыть пружину матраса. Прут оказался удивительно прочным для своего размера и формы – около пятнадцати сантиметров в длину и окружностью шариковой ручки.
Я просунула стержень за пружину и принялась дергать вперед и назад, снова и снова, толкая и толкая из стороны в сторону.
Только когда плечо занемело, я заметила некоторый прогресс. Пружина стала напоминать искореженную букву S. Я продолжила работать. Теперь металл казался более пластичным – слабее, тоньше.
Устав, я принялась выкручивать пружину в разные стороны, пытаясь ее ослабить. Я ворочала конструкцию по крайней мере тысячу раз – пока наконец это не случилось. Верхний конец пружины оторвался от сетки.
Натянув манжеты свитшота, чтобы защитить покрытые волдырями ладони, я обхватила пружину руками и сильно потянула. Тщетно. Матрас проехался ко мне на несколько сантиметров, но пружина осталась на месте.
Я попробовала еще раз, упираясь в него ногами. Сосчитала до трех и резко дернула.
Я упала на пол. Голова с глухим стуком ударилась о цемент. Глядя в потолок, я внезапно поняла, что пружина все еще у меня в руках, но больше не крепится к матрасу.
Я сделала это – выломала ее, заработала свой приз.
Лежа посреди пола, я прижала трофей к губам, почти опьяненная победой. Мне хотелось рассказать о ней Мейсону; но победа уже не казалась такой значительной вне пределов моей головы. И все равно было так страшно: вдруг приятеля допросят?
А если бы стали допрашивать меня? Я бы сдала Мейсона, чтобы спастись?
