Наконец, когда мне показалось, что спуск закончился, я снова ускорилась, заметив в конце дороги машину. Я последовала за ней, отчаянно мечтая выехать в город. Номера принадлежали штату Новая Англия. Относительно недалеко от дома.
Автомобиль остановился. Я проехала мимо, свернула налево, затем направо. Впереди маячил знак. Я притормозила, чтобы его рассмотреть. В тот же момент я заметила машину, которую обогнала, – красный седан. Его дальний свет падал мне на боковое зеркало; водитель мигал фарами, как будто хотел привлечь мое внимание.
Я ускорилась и резко вывернула руль, заложив крутой поворот на узкой дороге. Джип накренился. Я приготовилась к неизбежному, но машина вновь встала на все четыре колеса и затормозила.
Незакрепленные предметы – банка содовой, горстка монет – разлетелись по джипу, загрохотали об окна. Что-то твердое ударило меня по голове.
Я глубоко вздохнула, пытаясь сориентироваться. Другая машина уже исчезла. Ее шины скрипнули где-то ниже по улице. Я вдавила педаль газа, мне не терпелось продолжить движение.
Наконец-то я его нашла.
Крошечный городок.
Я с усилием моргнула, но город никуда не делся. Это был не сон или мираж. Два уличных фонаря освещали мини-маркет, почту и полицейский участок. Если бы не светящаяся буква «П» над последним, я бы поклялась, что вижу город-призрак.
Я остановилась под буквой, распахнула дверь джипа и вошла в участок.
Сейчас
49
После пары недель встреч с Отвагой я вывожу ее на прогулку по территории приюта, до ворот. Можно было бы спустить дворнягу с поводка и предоставить ей полную свободу действий, поскольку других собак тут сейчас нет, но ей нужно приучиться ходить с другим человеком. Это часть реабилитационного процесса, мало чем отличного от моего.
Ей тоже нужно научиться доверять людям. До сих пор у нее, вероятно, не было особых на то причин, но я пытаюсь изменить ситуацию, приходя, принося ей угощения и слушая ее лай.
Она тоже меня слушает. Большинство встреч я начинала с того, что садилась возле ее клетки и рассказывала о Мейсоне – как он приползал к стене, насколько я держалась за его визиты.
– Иногда мне кажется, что я все еще слышу его голос, – говорю я Отваге. – Когда я глубоко сплю, мне мерещится, как он уверяет меня, что все будет хорошо, что я сильнее, чем думаю, и что он обо мне заботится.
Я позволила Отваге вести меня по территории, гадая, что бы случилось, если бы я пропала на несколько дней. Заболеет ли она в конце концов, как и я? Будет ли лежать без сна, ожидая лязга двери в собачьем крыле, как я ловила стук Мейсона? Будет ли вслушиваться в приближающиеся к ее клетке шаги, только чтобы разочароваться, когда окажется, что это не я? Зависимость питомицы от меня – лишь одна из причин, которые заставляют меня возвращаться сюда снова и снова.
Мы с Отвагой делаем несколько кругов, прежде чем я завожу ее внутрь. Собачий вольер пуст – идеально. Отвага еще не готова к социализации, зато может привыкнуть к этому пространству, вдыхая запахи других собак.
Я отстегиваю поводок и позволяю ей свободно перемещаться. Телефон вибрирует – пришло сообщение от Джека.
Джек: Ты свободна?
Я: Я в приюте.
Джек: До скольки? Надо встретиться, буквально на минутку.
Я: Зачем?
Джек: Можно мне заскочить за тобой после смены? Надо кое-что отдать.
Наблюдаю, как Отвага облизывает игрушку – медленно, осторожно и под разными углами, – как будто проверяет, не решит ли та внезапно воспламениться. Убедившись, что нет, собака берет игрушку в рот и относит в угол комнаты, где принимается грызть прорезиненную ручку.
На экране чата появляется серия вопросительных знаков. Джек ждет моего ответа. Я знаю, что у него добрые намерения, но, как и Отвага, еще не готова к социализации.
Я: Может, в другой раз.
Джек: Пожалуйста. Обещаю, я ненадолго.
Я: Хорошо.
Я: В 4?
Джек: Отлично. Где?
Я: В Парке?
Джек: Еще лучше. Увидимся.
Парк находится всего в квартале от приюта и обычно полон пешеходов, бегунов, детских колясок и любителей кофе… Мы сможем устроиться на одной из скамеек, но все равно оставаться в окружении людей.
Крепко сжимая телефон в руке, я считаю шаги до условленного места (восемьдесят четыре). Джек уже ждет на скамейке у качелей. Он машет мне рукой. Я машу в ответ, желая испытать радостное предвкушение, но меня переполняет страх.
– Привет, – говорит Джек, вставая, когда я подхожу. Смотрит на мои плечи и слегка наклоняется вперед, как будто хочет меня обнять (потому что раньше мы всегда обнимались). Но затем отступает, предпочитая меня не пугать.
Я сажусь. Он тоже – примерно в сорока пяти сантиметрах от меня.
– Спасибо, что пришла, – говорит Джек. – Как дела?
Я открываю рот, чтобы выдать стандартный ответ: хорошо, неплохо. Но тут Джек сам себя поправляет.
– Прости. Глупый вопрос, да? Лучше так: как прошел твой обед?
– Мой обед?
– Ага, разве это не интереснее? Что ты ела?
– Бейгл с авокадо.
– И как?
– Вкусно. – Я улыбаюсь – искренне.
– Видишь?
– Может, тебе стоит стать моим терапевтом. Задаешь хорошие вопросы, пишешь замечательные письма…
– Тебе нужен терапевт?
– Мама настаивает, но лично я считаю, что все они – отстой.
– Так и есть. Готов поспорить, если собрать десять мозгоправов, только один или два из них окажутся хорошими. Я знаю, о чем говорю; я сменил шестерых, прежде чем наконец на седьмой раз мне не повезло. Видела бы ты четвертого. Он вообще заснул посреди сеанса.
– Врешь.
– Правда. Храпел, как пылесос.
– Ужасно.
– Для него или для меня? Но затем, еще три попытки спустя, я встретил доктора Джима, который действительно помог мне разобраться в себе. К тому же он никогда не засыпал и не чесал пах, как терапевт номер два.
– Шутишь.
– Да кто б стал так шутить? Я не знал, куда глаза деть.
– Последнее время я пишу в качестве терапии.
– Что пишешь?
– Свою историю, что произошло – во время плена, потом…
– Потом?
Я киваю.
– Жизнь после плена – не сахар. Все пугает и сбивает с толку, а иногда бывает очень одиноко… Во всяком случае, записывать все это – вести хронику «тогда» и «сейчас»… Это просто мой способ все осмыслить и как-то разобраться в этом.
