– Я не хотела мешать, – сказала медсестра. – Джейн, может, хочешь перекусить или чего-нибудь выпить?
– Вы что-нибудь слышали? – спросила я ее.
– О чем? – уточнила она. Ее улыбка исчезла.
– Насчет Мейсона, – сказала я.
– Мейсона? – озадаченно повторил отец. Он был на два шага позади всех.
У меня не было времени его просвещать.
– Кто-нибудь слышал о Мейсоне? – рявкнула я.
Медсестра отвернулась и молча вышла из комнаты. Что это значило?
– Что это значит? – крикнула я, вставая с кровати.
Папа тоже встал, как будто хотел меня остановить, но я уже была в дверях. Медсестра стояла у стола.
– Вы что-то знаете? – спросила я ее. – Почему не скажете?
Папа хотел коснуться моей перевязанной руки, но я вырвала ее и закричала:
– Верните детективов!
– Все будет хорошо, – сказал папа. – Тебе просто нужно немного отдохнуть.
– Меня не было семь месяцев. Откуда ты знаешь, что мне нужно?
Папа отступил на шаг, как будто я его ударила. Я вышла в холл в поисках агентов.
За мной увязалась другая медсестра.
– Тебе нужно вернуться в палату.
Мне нужно было выбраться.
Я толкнула выходную дверь. Что-то зажужжало. Кто-то схватил меня сзади, впился пальцами в бицепс.
Вцепился в запястье.
Уперся локтем мне в позвоночник? Вонзил иглу мне в кожу?
«Вот бы ты приболела, когда тот урод тебя похитил, да?» Голос Мейсона.
– Вот тебе и счастливое воссоединение, – заметил незнакомый голос.
«Чеши, папа, только чеши».
– Простите, – сказала я. По крайней мере, мысленно. Не знаю, сумела ли вытолкнуть слова наружу. Мне было жаль, что я задохнулась, что не поблагодарила бога тоже и что разорвала объятия после сказок с лакричными кружевами и снов с ядовитым сумахом.
Сейчас
54
Я сижу в постели, не могу заснуть. Все продолжаю ворочаться. Ноги постоянно чешутся. Я подтягиваю брючины пижамы. Волоски на голенях стали длиной в несколько сантиметров. Провожу ладонями по коже, борясь с ощущением дежавю.
Когда я чувствовала это прежде? Подергивание отросших волосков? Напряжение нервных окончаний? Смесь боли и удовольствия кажется до жути знакомой.
Через несколько секунд я замечаю, что натворила: процарапала ярко-красные следы на коже. Она вся усеяна кроваво-красными точками. И лезвия не потребовалось. Когда кто-то сломлен, кровь просто течет. Воспоминания просачиваются.
Я иду по коридору, захожу в ванную и беру бритву. Мне надо забыть. Включаю кран и смачиваю каждый миллиметр кожи от щиколотки до колена, потому что эти волосы должны исчезнуть.
Опираясь ногой на сиденье унитаза, я сбриваю их рядами, представляя трактор в поле, на ферме с цыплятами и барашками. Волоски собираются в раковине, плавают на поверхности. Я трижды смываю их, устраняя улики.
Доказательств нет.
Ничего особенного.
Но все же, когда закрываю глаза, то представляю себе руку, гладящую мою голень. Вижу пальцы, кружащие по коленной чашечке. Чувствую, как по моим бедрам разливается жар.
Я смотрю в зеркало и вижу лицо жертвы. Но жертвы чего именно? Я вообще хочу знать?
Хватаю ножницы из аптечки и начинаю стричь – сначала прядь волос около уха, затем целую охапку размером с хвостик.
Но этого недостаточно. Я все еще выгляжу по-прежнему.
Беру пригоршню на макушке и уже хочу обкорнать и ее, но слышу треск половиц.
– Джейн? – Голос мамы. Она стоит в дверях. Ее взгляд падает на пол – на пряди волос у моих ног.
– Все нормально? – спрашивает она. Тот же глупый вопрос.
– Да, – отвечаю я столь же глупо. Видно ли, как горит у меня лицо? Разве я не закрыла дверь? Разве не помню, как повернула замок?
Мама делает шаг ко мне. Она щурится, как будто ей слишком тяжело смотреть.
– Что делаешь?
– Просто стригусь.
– Ты раньше ходила в салон.
Я кладу ножницы.
– А можно сейчас сходить? – Я дергаю себя за волосы, желая от них избавиться.
– Все, что пожелаешь. – Мама улыбается, она просто счастлива меня порадовать.
Я спрашиваю, можем ли мы поехать куда-нибудь подальше – как будто километры имеют значение, когда речь идет о новостях национального масштаба. Мама соглашается, подхватывает мысль представиться выдуманными именами (поскольку тоже будет стричься) и заплатить наличными. Итак, я Джейн Лейн (почему бы и нет), а она Вероника Лейк, как актриса из старых фильмов, чьей шевелюре мама всегда завидовала.
«Сливовый салон» понравился мне с первого взгляда. Внутри все было лиловым – стены, полы, потолок, мебель – вплоть до палочек для завивки. Пока маму уводят мыть волосы, я сажусь с Мавен, стилистом, у которой в ушах тоннели размером с добрую монету. Высокий пурпурный ирокез разделяет ее голову надвое.
Она хватает кончики волос, которые я срезала, где они как минимум на десять сантиметров короче всего остального.
– Что случилось? Перестаралась, решив постричься самостоятельно? Хорошо, что передумала и пришла к мисс Мавен. Итак, какой у тебя вкус?
– Вкус?
– Традиционный шоколад или клубника? Или что-то более экзотическое, например, мятный леденец или карамельный крендель с солью?
– Гм, что?
– Ну, у тебя внушительная грива. – Она держит большую часть моих волос в хвосте. – Может, с ней и поработаем? Дай подумать. – Мавен перекручивает мои локоны. – Возможно, придется немного уйти в сторону ванили… если только ты не готова к серьезным переменам, потому что… святые болиголовы, милая! Без обид и все такое, но что с тобой произошло? Ты дреды носила? Поэтому и пыталась управиться сама?
Я почти ее не понимаю, но это и не важно. Важно то, что Мавен меня не знает – не видела в новостях, и ей плевать, сколько времени я провожу в своей комнате. Для Мавен я не более чем парик на подставке.
– Так каков приговор? – спрашивает она.
Я представляю себя, ДТКМП, с гладкими темными прядями и мелированием карамельного цвета.
– Думаю, нам нужно начать все с чистого листа.
– Сколько убавляем по длине? По твоим ощущениям?
– Сможете отрезать все, что повреждено?
Украшенные гантельками брови Мавен взлетают.
– Уверена? Получится коротко – вот совсем коротко.
Я киваю, готовая стать кем-то другим – не собой прежней, а новой версией Джейн, что бы это ни значило.
