– Это не Мейсон, – сказала я, возвращая снимок.
– Ты права. – Агент Томас вытащила листок бумаги из папки и передала мне – копия водительских прав. – Это Мартин Грей.
Лицо на правах соответствовало лицу человека, изображение которого было приклеено к моему снимку в фотошопе. Имя на правах: Мартин Грей.
– Тем не менее что это доказывает? Что вы знаете имя парня, который меня забрал? Хорошо. Но он не имеет ничего общего с Мейсоном.
Я посмотрела на папу, надеясь, что он меня поддержит, и тут заметила другие пластиковые баки. Они все были чем-то заполнены.
Это что, мой зеленый шарф?
Мои желтые варежки?
Мой дневник со стихами? Я думала, что потеряла его.
– Джейн? – позвала агент Томас.
Я покачала головой и повернулась, чтобы осмотреться. От движения комната поплыла. Папа бросился ко мне, но было уже поздно. Мои колени подкосились, и я рухнула на пол.
Сейчас
62
Я бегу.
Потому что не могу заснуть.
Потому что Память не сможет меня поймать, если я хорошенько разгонюсь.
Потому что дверь в комнату моих родителей закрыта, но Ночь не может меня не пустить.
Потому что мне нельзя выходить в этот час, особенно после всего, что произошло, особенно в одиночестве. И бунт придает мне немного сил.
Колокола ратуши бьют трижды. Я бегу по дорожке, ведущей к Безымянному парку. Фоном мелькает гавань. В это время года здесь полно парусников, но темнота их поглощает. Только мигающая лампа маяка напротив напоминает мне, где я нахожусь.
Я подхожу к краю обрыва и смотрю на гавань, представляя себя мазком черной краски на фоне моря и неба – неясным, невидимым, безликим. Ветер обдувает мое лицо, глаза слезятся.
Я остановилась, и в голове вспыхнули вопросы; они давят мне на затылок. Почему монстр так усердно старался запастись моими любимыми вещами, но не делал того же самого для Мейсона? Почему не предоставил Мейсону контактные линзы и раствор или хотя бы запасную пару очков? Почему он давал Мейсону антациды со вкусом мяты, если знал про аллергию? И почему в доме нашли только мои фотографии и вещи?
В доме, не на складе.
С застекленными окнами, а не зарешеченными.
Чистая кожа, а не с татуировкой.
В этот день в своей сумке для бега я поискала расческу, которую хранила в боковом кармане (ДТКМП), вспомнив, как агент Томас сказала, мол, нашла похожую в кабинете Мартина Грея и она может быть моя. Я хотела доказать Томас, что это не так – что ее теории в чем-то ошибочны.
Но карманы моей сумки были пусты.
И я нигде не нашла расческу – ни в своей комнате, ни в ящиках, ни в сумках…
Итак, что это значило? Что это означает?
Кто такой Мартин Грей на самом деле?
И почему он меня выбрал?
Делаю еще шаг, представляю, как лечу кувырком вперед, словно в замедленной съемке, гадаю, почувствовала ли бы я, как мое тело разобьется о камни – как сломаются кости и разорвутся артерии. Или я бы вообще ничего не ощутила?
Луна светит над морем, превращая его в серебряное зеркало. В нем я вижу, как бабушка Джин укоризненно грозит мне пальцем.
Мол, нельзя.
Я моргаю.
Телефон в кармане вибрирует. Смотрю на экран, и по коже пробегает холодок. Напоминание о дне рождения бабушки Джин – словно знак судьбы. Уже двадцать седьмое. Ей сегодня исполнилось бы семьдесят пять.
Также есть сообщение от Джека. Пришло несколько часов назад.
Джек: Просто хочу спросить, нашла ли ты компакт-диск в почтовом ящике.
Отвечаю.
Я: Да. Спасибо.
Собираюсь убрать телефон в карман, но замечаю на экране прыгающие точки чата.
Джек: Чего не спишь?
Я: Тот же вопрос.
Я: Вышла на пробежку.
Джек: В 3 ночи?
Джек: Ты уже дома?
Я: Нет. В Безымянном парке.
Джек: Родители в курсе?
Джек:???
Я: Сам чего не спишь?
Джек: Я спал. Твое сообщение разбудило.
Я: Прости.
Джек: Забей. Сам звук не выключил. Но хотел бы поболтать.
Джек: Ты ведь понимаешь, что прямо через гавань от меня, да?
Это правда. Джек живет у маяка на узкой извилистой улочке, которая всегда наводит меня на мысли о сказках. Еще в средней школе мы украшали ее на Хэллоуин туманом, паутиной и страшной музыкой.
Джек: Подожди секунду. Я выхожу на улицу.
Джек: Так. Я машу тебе прямо сейчас.
Я: Ты ведь не ждешь, что я увижу, правда?
Джек: Нет. Но надеюсь, что ты как-то телепатически почувствуешь мои взмахи.
Джек: Получается?
Удивительно, но да. Я представляю, как он стоит на пляже в конце улицы и смотрит через гавань на то же, на что и я.
Джек: Проводить тебя домой?
Я: Как? Тебе же до меня 20 минут только плыть.
Джек: Можешь говорить со мной всю обратную дорогу. Если только не хочешь, чтобы я тебя подвез.
Джек: Я иначе не смогу заснуть.
Я: Хорошо. Давай прогуляемся.
В следующую секунду телефон начинает вибрировать. Джек вызывает меня по видеосвязи. Принимаю звонок и вижу, как Джек движется сквозь темноту на фоне маяка. Его волосы выглядят слегка взъерошенными, все-таки он только что проснулся.
– Привет, – говорит Джек.
– Привет, – отзываюсь я, не в силах сдержать улыбку.
– Ого, твои волосы…
Провожу рукой по ежику.
– А, точно. Я их обрезала.
– Потрясающе!
– Спасибо. – Я широко улыбаюсь.
– Как пойдем, вдоль воды или по главной дороге?
– Ты точно хочешь это сделать?
– Смеешься? Чем еще я хотел бы заняться в три часа ночи? – Он садится на своей террасе, где мы тусовались как минимум сто раз, делая уроки и поедая пиццу.
– Ты действительно милый.
– И ты тоже. Так ты еще в парке? Не могу разобрать. – Он щурится, как будто пытается увидеть.
– Уже ухожу. – Я отворачиваюсь от обрыва и шагаю домой.
Сейчас
63
На кухне достаю из шкафа шоколадку папы. Девяносто процентов содержания какао, вроде той, что принес мне Мейсон. Откусываю, представляя, что это он вскрыл обертку – что это его следы зубов на плитке, а не папины.
