На кухонном столе звонит мобильный телефон мамы. Это агент Томас; ее имя высвечивается на экране. Я принимаю звонок, шоколадный комок прилипает к щеке изнутри.
– Мэри? – спрашивает она, когда я отвечаю.
– Нет. Это Джейн.
– О, Джейн, привет. Приятно слышать твой голос. Как дела?
– Хорошо, наверное.
– Ты все еще ходишь на терапию? Продолжаешь учиться? Вернулась к прежней жизни?
И на какой из этих вопросов она хочет, чтобы я ответила?
– Вроде того. – Нейтральный вариант, относится по крайней мере к одному из вышеперечисленных.
– Рада слышать. Твоя мама рядом? Я должна была ей перезвонить.
– Она в душе, но я скажу ей, что вы звонили.
– Хорошо, отлично.
Я проглатываю горький шоколад.
– Можно вопрос?
– Конечно. Что угодно.
– В моей крови были следы наркотических веществ?
– Прошу прощения?
– Когда меня положили в больницу. Был ли в моем организме наркотик?
– Ничего не обнаружили, но это мало что значит. Некоторые препараты остаются в организме считаные часы. А что? Почему ты спросила?
– Я передам маме, что вы звонили. – Я выключаю телефон. Слова агента Томас перекатываются в моем мозгу, как шары для боулинга. Ничего не обнаружили, но это мало что значит.
Отламываю еще кусочек. Телефон мамы снова звонит. Агент Томас. Сбрасываю звонок, но ее слова продолжают звучать в голове. Ничего не обнаружили, но это мало что значит.
Может, причиной моего помутненного состояния была лихорадка? Поэтому я отключалась? И бредила? Галлюцинации бывают только визуальные или физические тоже?
Потому что когда я закрываю глаза, то все еще чувствую липкие влажные поцелуи на своей покрытой потом шее, волосатые икры, скользящие по моим голым ногам, и как кто-то рисует невидимые розы по всему моему телу.
– Джейн?
Мама стоит у холодильника. Ее голова обернута полотенцем, а в руке коробка с яйцами.
– Есть хочешь? – спрашивает она. – Я собиралась приготовить омлет.
– Почему ты звонила агенту Томас?
Мама кладет яйца на кухонный островок вместе с пластиковой миской; та стучит о гранит, отчего у меня мурашки по коже.
– Ты с ней разговаривала? – Мама хватает свой телефон.
– Она звонила, пока ты была в душе.
Мама видит пропущенный звонок.
– Я искала специалиста по травмам. Она упоминала об одном, но я так и не попросила его номер.
– Специалист по травмам для меня?
– Для нас обеих. – Она пожимает плечами, будто в этом нет ничего особенного, затем разбивает яйцо и кладет его в миску вместе со скорлупой и перемешивает осколки.
Сейчас
64
Вместо того чтобы идти прямо в приют, я снова сижу в уборной в библиотеке. Забилась в угол и зажала стержень в руке. Дверь заперта. Кондиционер работает как белый шум, но не заглушает бурю в моей голове.
До сих пор я держала определенные мысли взаперти.
И сейчас напоминаю себе, что они могут быть неправдой.
Но в то же время мне интересно, стоит ли копаться в том, что мой разум счел болезненным – с тем, что находится на карантине в моем мозгу.
Ручка двери покачивается взад-вперед. Я заявляю о себе, шаркая ногами. Прочищаю горло и тяну сумку по плитке.
Расстегиваю молнию.
Застегиваю.
Расстегиваю.
Застегиваю.
В основном отделении я просовываю пальцы в дыру в подкладке и вытаскиваю карточку, которую взяла у той женщины в приюте. «Исцеление начинается в тот момент, когда мы чувствуем, что нас услышали». Я плачу, впервые даже не знаю, за какое время.
О потере лучшего друга.
(И я не про Шелли.)
Сейчас
65
На входе в приюте я отворачиваюсь от стойки и иду мимо шкафа прямиком к Отваге. Как обычно, она лает, стоит мне только открыть дверь в собачье крыло. Я сажусь возле ее клетки и достаю из кармана несколько раскрошенных сердечек. И я взяла с собой CD-плеер. Диск Джиджи Гарви уже внутри.
– Как делишки? – спрашивает Энджи, выходя из-за угла.
– Пора. Я выпущу Отвагу побегать по двору.
– Уверена, что она готова?
– Да. Я выгуливала ее каждый день. Она держится рядом, не пытается сбежать и слушается слова «нет». И возвращается без проблем.
– Похоже, ты ее приручила.
– И это повод дать ей побегать.
Энджи хватает поводок с крючка в конце коридора, затем открывает клетку Отваги. Та выходит, виляя хвостом и обнюхивая Энджи, пока я застегиваю ремни.
Энджи наклоняется потрепать Отвагу по холке.
– Я знала, что именно ты ее перевоспитаешь.
Я вывожу Отвагу на улицу. Приюту повезло, что у него есть двор приличных размеров. Собаки бегают вокруг ямы, которая когда-то была большим кирпичным патио. Я отпускаю Отвагу на свободу. Раскрыв пасть, она нарезает круг за кругом; лишь примерно сотню заходов спустя собака останавливается пометить территорию, сделать ее своим домом.
Я сажусь на скамейку и нажимаю на проигрывателе кнопку воспроизведения. Голос Джиджи поет о жизни, которая изменилась до неузнаваемости. Представляю, будто она имеет в виду мою.
Несколько мгновений спустя Отвага идет в мою сторону, но задерживается в метре от меня. Ее широко раскрытые глаза мигают, и она нюхает воздух, словно чувствуя остатки лакомства в моем кармане. Я протягиваю руку, и Отвага слизывает крошки с пальцев, а потом снова убегает. Мы продолжаем эту игру, пока собака наконец не ложится у моих ног.
Я наклоняюсь к ней, чешу за ушами. Отвага кладет голову мне на колени, позволяя пристегнуть поводок, и соглашается остаться ради любви, даже если для этого придется жить в клетке.
Сейчас
66
Позже, после смены, я натыкаюсь у стойки регистрации на Джека. Он записывается для посещения.
– Привет, – здоровается Джек, заметив меня.
– Что ты здесь делаешь?
– А сама как думаешь? – Он кладет ручку. – Хочу завести домашнее животное.
– У твоей мамы аллергия на всех четвероногих существ.
– Я думал, ты знаешь какое-нибудь двуногое, которое я могу привести домой.
– Ну да. – Я улыбаюсь, чувствуя, как горит лицо.
– Твоя мама сказала, что ты здесь, – объясняет он. – Я надеялся, что мы сможем пообедать вместе.
