Расселись уютно, напротив старого зеркального шкафа.
— Это все бабуся, бабуся, — бормотала Арина, словно приобщенная к тайне.
Через полчаса гости стали неузнаваемы, целовались с хозяевами и друг с другом, но больше — с неким незримым солнцем, влетевшим в комнату с того света.
Матеров орал песни, которые в его пении принимали несвойственный им смысл. На минуты энергия иссякала, незримое солнце уходило в свои бездны, бессмертием и не пахло, но тогда Матеров стучал кулаком по столу и кричал:
Я хочу веселья,
Только попроси!
Выходи, Офелия,
Попляши!
Голова его краснела, будто наливалась светом, и веселье возвращалось.
Арина все-таки не унималась:
— А бабуля-то где? А бабуся?
Дед Гриша ее оборвал:
— Не до бабуси сейчас!
— Выпьем за то, чтобы наше веселье раздулось до величины Вселенной, — произнес вдруг Матеров. — Пусть даже мы лопнем, лишь бы веселье осталось! В этом секрет!
— Пусть даже мы лопнем, но веселей везде будет! — хором закричали гости и Аринушка.
— Но не лопнем, не лопнем пока, а потом — через века — все понятия наши свой смысл потеряют и канут в бездну! — прикрикнул Матеров. — Вперед!
Все выпили, а от веселья весь ум пошел кувырком.
— Туда ему и дорога! — прокричал Василий.
— А бабуся?! — снова нахально вмешалась Аринушка.
— Бабуся?!
Матеров посмотрел в зеркало:
— Явится она там через несколько дней. Явится и пальчиком нам погрозит нежно: мол, помните о веселье, земнородные! Ха-ха-ха!
И единственное, о чем думали люди в этой комнате, — продлится ли их веселье до бесконечности и они уплывут на нем, как на лодке, в какие-нибудь голубые края или оно окончится, прервется, и опять нужно будет влачить нудную, тупую земную жизнь, одинаково идиотскую для всех живущих.
Матеров, однако, подмигивал веселящимся и внушал им надежду на бесконечность веселья.
Элизабет, или Видения в аду
Эта обитель, как и ад, была невидима для жителей Земли, хотя после жизни они именно туда и попадали. Страну эту в виде огромного котлована со странным меняющимся пространством, вмещавшим в себя любое количество людей, могли видеть только три наблюдателя, которые и посвятили часть своей жизни этому исследованию. Они могли видеть в этой обители все, они прошли для этого великое посвящение.
Один из них был из России, другой — из Ирана, третий — из Индии.
Наблюдатель из Индии считал, что туда, в этот Мировой Город, полуматериальный даже, попадают только ничтожные души. Тот, который из Ирана, считал, что туда идут почти все современные люди. Русский же полагал, что нет, только ничтожные, но иногда, по какому-то жутковатому метафизическому капризу, провалу во Вселенной, туда можно угодить случайно, ненароком, ни с того ни с сего. Говорит, что возврата оттуда нет, потому что место это якобы вне вселенского порядка — и лучше попасть в ад, к злодеям, чем туда. Индус и иранец соглашались, но отметили, что в отдельных случаях возврат возможен, но… Здесь даже они умолкали.
Элизабет, видимо, попала нормально. До своей смерти она работала в Нью-Йорке, в банке, муж был крупный бизнесмен, менеджер, трое детей, три машины, 25 суперсовременных приборов, автоматов, компьютеров и так далее. Дом двухэтажный их — 15 комнат, бассейн, сауна, сад. Религия — католицизм, хобби — никакого. Лесбийских отклонений не наблюдалось. Интересов никаких, если они не оплачены. Все дни — работа, работа и работа. Вечером — телевизор. Отпуск не брала, в выходные дни — прогулки в парке, иногда теннис. Так прошли последние 15 лет, и прошли бы еще 20, если бы Элизабет вдруг не умерла. Стрессы на работе, сердце. Впрочем, в ту обитель попадало неимоверное количество людей из ее страны: банкиров, менеджеров, президентов и так далее. Эта страна была главным поставщиком. Но таинственность состояла в том, что Элизабет при жизни отличалась одной скрытой от посторонних глаз особенностью. Она частенько дико кричала по ночам, пробуждаясь от сна, в котором не было ничего. Но, может быть, именно этого «ничего» она и ужасалась и вскакивала с постели, безотносительно-бессвязно вопя в черную пустоту ночи. Хотела обратиться к знаменитому частному психиатру, но тот драл такие деньги, что и Элизабет, и ее муж истерически отказались: они были предельно бережливы, да и самосознание росло только с увеличением счета. Его, огромного, нельзя было уменьшать, а то помрешь. Но Элизабет все-таки померла, хотя счет в банке рос и рос…
Попав в обитель, Элизабет огляделась. Ее остаточное, энергетическое, как говорят, тонкое тело тускло сияло в полутьме. И началось, и началось! Элизабет, как только попала она на тот свет, сразу захотелось оргазма, хотя голова от ошеломления и испуга шла кругом. Иными словами, ей захотелось скрасить свое существование на том свете. Но кругом было одно труположство, оно здесь было самым обычным делом, как там, наверху, — съездить в магазин за продуктами, сходить в лавку. Элизабет было обрадовалась, но потом мгновенно испугалась своей радости. В ту же минуту последние остатки того сознания исчезли в ней, и она поняла, что на самом деле она уже не она, а просто крик, тот самый, которым она визжала по ночам там; сгусток энергии крика. Вот во что она превратилась здесь. И потому радости ее не было конца. Но как только она хотела приступить, труп исчез… Вообще, здесь непонятно было, кто живой, а кто мертвый, все слилось в один мир; отличие состояло только в том, что мертвые хохотали, а живые, напротив, были тише воды ниже травы. Не было границы между рождением и смертью. Если кто-то и рождался (откуда — неизвестно), тут же умирал, потом исчезал, через день опять рождался, хихикая. Тела тоже были неопределенны: они менялись, принимали причудливые формы, не поймешь, где голова, где зад, — и весь мир этот покрывался дурным сиреневым туманом, но пространство было не наше. Время то было, то не было.
Элизабет прямо-таки обалдела от всего этого. «Если и времени нет, — мелькнуло в уме, — то хоть оргазм должен быть». И оргазм тут же случился, ни с того ни с сего. Бешеная жажда любви овладела ею. «Энергетическое» тело стало издавать какие-то звуки, серый свет полился из рук. Но в гигантском мраке превращений она не могла сразу отыскать дружески настроенное тело, подходящее для «любви». «Кто живой здесь, кто мертвый, где трупы? Кто женщина, кто мужчина? — мелькало в ее уме. — Куда они исчезают, откуда появляются, где правда, в конце концов? Где факты?»
Наконец она увидела тронувший ее воображение труп. Он шипел, звучал, одним словом — маялся. Она вдруг пожалела его и пробормотала: «Где?» Оседлала любимый труп. Оргазм состоялся, но труп исчез. Дым исходил от места любви. В слезах Элизабет оглянулась. Ее тело смякло от разрядки, но возникла тоска. Тоска от того, что любимый труп провалился куда-то. Она отошла в сторону. Вой, шепот, еле слышные крики поднимались в черно-багровое небо. В этом небе трансформировалась человеческая кровь. И небо этой обители уходило далеко-далеко, сливалось с нашим земным небом, только жители Земли его не видели, они видели голубое, бездонное, как будто чистое от крови, земное небо и любовались им, как дети.
