Итак, матерно выругавшись, Сухарев набрал телефон коллеги. Сазонов отозвался.
— Валерий Дмитриевич, — начал Сухарев, — я прямой человек, хоть и психоаналитик, меня поражает одно обстоятельство.
— Какое? — возник ласковый голос Валерия Дмитриевича.
— Удивительно, но факт: многие мои пациенты, как то, например, Вера Свиридова, Артем Филимонов, Аркадий Мешков и другие, одновременно ходят и к вам. Согласитесь, что это ненормально. У меня одни методы, у вас, вероятно, другие. Такое их собьет и добьет. Причем, что странно, все они ходят именно к вам.
— Хи-хи-хи, — только и ответили в трубке.
— Что? — не веря ушам, воскликнул Сухарев.
— Дорогой Анатолий Дмитриевич, — раздался ответ. — Всему есть научное объяснение, пусть порой и натянутое, даже ложное. Что делать? Нам надо повидаться и выяснить все при свете всемогущего человеческого разума. Больные, я думаю, не виноваты.
На следующий день Сухарев встретился с Сазоновым у себя в офисе. Он не помнил Сазонова в лицо, но мутно вспомнил, увидев его. Чуть толстоватый, умильный человечек, тоже лет около 40, для психоаналитика, пожалуй, слишком ласковый. «Но, может быть, это маска, игра», — подумал Сухарев. Сухарев и рот не успел открыть, чтоб выяснить «обстоятельства», как Валерий Дмитриевич сразу перешел в наступление, причем довольно диким образом. Он спросил:
— Когда точно, Анатолий Дмитриевич, вы родились?
— 2 июня 1970 года.
Сазонов всплеснул руками:
— Представьте, и я!
— Что «и я»?
— Я тоже родился 2 июня 1970 года!
— Хм, бывает же…
— А как звали вашего папу?
— Дмитрий Васильевич.
— И моего тоже звали Дмитрий Васильевич. Бывает.
Сухарев покраснел.
— Но фамилии-то разные…
— А как вашу мамулю звали, Анатолий Дмитриевич? — хитро перебил Сазонов.
— Наталья Петровна.
— И мою тоже. Могу показать свидетельство о рождении.
— Но фамилия мамы — Семенова…
— У моей другая.
— Вот видите! Прекратим этот идиотский разговор. К делу!
— Скажите, — не давал ему опомниться Сазонов, — как психоаналитик психоаналитику: что вас больше всего страшило в детстве?
Сухарев чуть-чуть замешкался.
— Помогу вам, мой друг, — зашепелявил Сазонов. — Меня лично в детстве больше всего напугала лошадь. На даче, в провинции, она укусила меня. Не помню, но как-то случайно. Больше напугала, чем укусила…
Сухарев остолбенел, лицо его сморщилось, как будто в него плюнули. Он тупо смотрел на расплывшегося в улыбке Валерия Дмитриевича.
— Ну, ну, рожайте, — хихикнул Сазонов.
— У меня тот же случай, — пробормотал Сухарев. Потом вдруг строго сказал:
— О лошади знала только моя жена, Вероника. Вы что, с ней переспали?
Сазонов всплеснул руками от негодования:
— Помилуйте, Анатолий Дмитриевич… Вы уже бредите. Нужна мне ваша Вероника, я ее в глаза не видел, у меня, слава Богу, есть своя Вероника, моя жена…
— Да, глупо… Моя Вероника не то существо, которое…
— Да бросьте вы… Сейчас самое время нашептать мне вам на ушко о наших с вами самых потаенных сексуальных секретах…
И Сазонов довольно бесцеремонно подскочил к Анатолию Дмитриевичу. Тот был растерян, как потерявшая ум лягушка, и молчал. Сазонов сам маленький, плюгавенький, с изгибом, наклонился и стал шептать. По мере того как он шептал, лицо Сухарева становилось похожим на маску ужаса.
Сазонов отпал, а Анатолий Дмитриевич, выпучив глаза, смотрел на него, пытаясь что-то уловить.
— Не соображаете ничего, Толя, — заметил Сазонов. — Выводы, выводы надо делать… Включите наконец свой ум.
Но Сухарев об уме позабыл.
Тогда Сазонов решил окончательно добить его, точнее, сдвинуть с места, ибо Анатолий Дмитриевич был в каком-то застывшем состоянии, словно полумертвый бегемот.
— Кофеечку-то у тебя не найдется? — сначала по-домашнему спросил Сазонов.
— Потом, — туго выговорил Сухарев. — Потом, Валера, потом.
Сазонов улыбнулся и начал, удобно рассевшись в кресле. Сам он чуть не утонул в нем и смотрелся в кресле, как доисторическая птица.
— Так вот, Толя, — произнес Валерий Дмитриевич. — Мы с вами отлично знаем, какое значение в нашей подпольной жизни имеют сновидения, — не приведи бог… Иной раз символика бывает устрашающая… Когда явь, такого не бывает, тут просто стукнут чем-то весомым по башке, и все. А здесь символика, которая может иметь отношение даже к нашей будущей загробной жизни.
— И что?
— А то, Толя, — и Сазонов подмигнул Сухареву, — что меня последние два года преследует с периодическим, но упорным постоянством один сон. Неприятный очень, мягко говоря… Я где-то в поле, бесконечная ширь, не поймешь, день или ночь, и вдруг на горизонте восходит нечто…
Сазонов бросил быстрый взгляд на Толю и с удовольствием заметил, как тот до неприличия побледнел, именно тогда, когда Сазонов произнес слово «нечто».
— Да, Толян, — развязно продолжил Сазонов, — это не была луна или солнце и тому подобное… Это было именно нечто, тоже шарообразное, видимо, но ужасающее… Дело в том, что определить, что это такое, было нельзя, потому что это нечто не восходило полностью, а только слегка поднималось над горизонтом каким-то своим краем… Точно какая-то сила, я думаю, благодатная, сдерживала это жуткое восхождение… Ибо я чувствовал, что если это нечто взойдет над миром, то будет конец. Конец всему. А причиной этого конца будет ужас, только ужас, а не действие, абсолютный ужас, исходящий от этого нечто, от этого восхождения… Состояние ужаса, вроде бы беспричинного, но несоразмерного, абсолютного, ожидание чего-то немыслимого разрушит мир, разрушит любое живое существо. И я, который вижу этот так называемый сон, тоже умру от ужаса, во сне, не имея сил даже проснуться… Бац, и все уходит в пропасть… Но этого не случается. Каждый раз, когда, кажется, оно вот-вот взойдет, что-то останавливает этот восход… Вот так, Толя.
И Сазонов взглянул на Анатолия Дмитриевича и ужаснулся. Его нельзя было узнать. Он махал руками, как беспомощный, толстенький ребенок и, — что Сазонова поразило больше всего, — пищал. Пищал почти по-детски, и Сазонову показалось, что у Толи слезы текут из глаз. Сазонов обеспокоился.
— Толя, Толя, что ты?! — вскрикнул. — Ведь оно не взошло!
Толя, прекратив махать руками, вскипел.
— Валера! — завизжал он. — Ты должен все объяснить! У меня то же самое!
— Необъяснимое не поддается объяснению, — печально ответил Валерий.
Сухарев вскочил. И забегал по комнате, как пойманный слон. Упал стул.
