Дуня огляделась и ошалела. Ошалела от красоты, которую она увидела. Довольно большая, прямоугольная, эта комната светилась уютом и благолепием. На стенах — картины, от вида которых возбуждались в душе доброта и тихость, старинные часы, вероятно, антикварная мебель, паркет и длинный дубовый стол, за которым сидели четыре человека.
Одна — женщина лет 40, с лицом интеллигентным и сладко-добродушным, стремительно, как птица, соскочила со своего стула и подбежала к Дуне. И ошеломленно сказала:
— А мы вас ждали… Дайте я вас поцелую…
Дуня, онемевшая, стояла, как статуя, и не пошевелилась на призыв.
Женщина сладко, почти приторно поцеловала ее в обе щечки и, взяв за руку, повела к столу.
Стол был заставлен цветами и цветочками, а между ними — такое изобилие всяческой явно вкуснейшей еды, что Дунечка наконец вздрогнула, проявив себя телом. Но уста ее молчали.
— Меня зовут Лидия Леонидовна, — вещала женщина, видимо, хозяйка, прямо извиваясь вокруг Дунечки. — Угощайтесь, милая, угощайтесь. Еда никогда не обманывает человека. Насладитесь каждой клеточкой своего обожаемого тела…
Дуня взглянула на людей. Сначала ее взгляд упал на небрежно одетого старика, как будто бы обычного, но с такими ледяными, страшными глазами, что ее бросило во внутреннюю дрожь. Но она ничем не выдала себя. Старик между тем представился:
— Генрих.
— Я Дуня, — прозвучал невнятный ответ.
— Не надо. Мы вас видим, — ответил старик.
Рядом со стариком сидел тип, реально испугавший Дунечку. Это было дитя, мальчик лет девяти-десяти, но совсем какой-то безобразный, даже уродливый, с полусгнившими, как показалось Дуне, зубами, но с хищным оскалом. Он был ужасен среди всего этого благолепия — именно этот контраст и спугнул душевно Дуню. Но она все-таки не дрогнула.
— Его зовут Юрочка, — заявила Лидия Леонидовна.
Зато последний незнакомец почти возродил в сердце Дунечки веру в людей. Это оказался человек лет 35, округлый, чуть-чуть толстенький, налитой и с таким добродушным, внимательным ко всему живому и благим выражением лица, что невозможно было не довериться ему во всем.
— Геннадий, — представился он. — Балуюсь пением и игрой на гитаре.
Дуню усадили около Лидии Леонидовны. Она тут же наложила Дуне в тарелочку салат, от одного вида которого можно было забыть обо всех бедах. Дуня набросилась на него, словно на спасение.
— Дунечка, милая, — проговорила Лидия Леонидовна улыбаясь. — Взгляните на Юрочку нашего. Год назад он, можно сказать, почти случайно убил Кирилла, мальчишку поменьше его. И ничего, выкрутился. Жизнь продолжается.
Дуня поперхнулась.
— Экая вы, милая, неловкая, — удивилась Лидия Леонидовна. — Нельзя все так принимать близко к сердцу. Вы видите, с Юрочкой ничего не случилось. Он за столом, а не в детской колонии.
— Кушайте, Дуня, кушайте, — прошипел старик.
В это время Геннадий запел. В его руках мгновенно оказалась гитара.
— Это он для вас, Дуня, поет, — улыбнулась Лидия Леонидовна.
Геннадий пел во всю мощь своих легких. Слова песни были дикие, но трогательные:
У Питоновой Марьи Петровны
За ночь выросла третья нога
Она мужу сказала влюбленно:
«Я тебе теперь так дорога!»
И далее в таком же духе. Пел он проникновенно, с душевной болью. Когда он кончил, Дуня изумленно уставилась на него, позабыв о чудесном салате. Гена доверчиво улыбнулся ей в ответ:
— Я всегда пою, — сказал он, — о несчастных, страдающих людях. Обратите внимание, Дуня, на такие слова в этой песне, слова о муже героини:
Но Ванюша был парень убогий,
У него вовсе не было ног.
— Вот как получилось, — продолжал Гена. — У одной — три ноги, у другого — ни одной. Я спрашиваю: разве это справедливо? Но так и бывает в жизни.
И глаза певца засветились чуть ли не слезой. Дуня тоже была готова расчувствоваться.
— Вы ешьте, ешьте, — прервала этот порыв чувств Лидия Леонидовна, накладывая ей рыбку чуть ли не насильно. — От еды еще никто не умирал. И третья нога от еды не вырастет.
— А где же Егор? — вдруг спросила Дуня.
Ответом была глубокая тишина. Все словно замерли. Прошло минуты две.
— Егор путешествует, — тихо ответил старик.
В голове Дуни, и так замутненной, все смешалось, перепуталось, сгинуло. И вдруг, как молния, вспыхнули в сознании слова. И она их произнесла:
— Когда же вы меня отпустите домой? Ведь отец беспокоится…
В ответ молчание продолжалось всего минуту.
— Ты у нас в гостях, Дунечка, — вымолвила Лидия Леонидовна. — Отец предупрежден, что отдохнете у нас и вернетесь веселой…
Дуня вдруг ясно поняла, что ей не уйти сейчас никуда. Но Лидия Леонидовна глядела на нее с такой добротой, что Дуня не смогла противиться непонятному. Может быть, с ней не будет ничего плохого? Отец предупрежден, а мачеха только рада. Но зачем все это?
Но потом обыденный смысл ушел из ее сознания, потому что он всегда надоедал ей. Она опять огляделась. Все было красиво и добротно. Только глаза Юрочки поблескивали недетским мраком. И она принялась за салат и рыбу. Но старик заметил ее взгляд, направленный на Юрочку.
— Не осуждайте его, — заметил старик. — Он у нас слишком развитой, не по возрасту…
Дуня не удержалась и снова молниеносно заглянула в глаза Юрочки. На мгновенье ей стало дурно, но она быстро пришла в себя. Старик пристально наблюдал за ней, не пугая ее, однако, чем-нибудь излишним.
Дуня удивлялась, почему этот «завтрак» так обилен, словно она уже не завтракала, а обедала. Блаженная мысль вошла в голову: все это сон, а не действительность. Любая деталь всей этой ситуации стала казаться ей фантастической.
— Приятно, приятно, — начала шептать она самой себе.
Вдруг к ней подошел добродушный Гена, певец.
— Потанцуем? — попросил он вкрадчиво.
Дуня почувствовала, что это внезапное приглашение только подтверждает реальность сна. Она согласилась. Никакой музыки. Тишина. Только слегка чавкал Юрочка. Дуню пугало это безмолвие; ей стало казаться, что она танцует на краю пропасти.
Гена был мил, но минут через пять Дуня упала в обморок. Пустота, и даже сознания как бы нет.
Она очнулась в хорошо обставленной, уютной комнатке на широкой кровати. Рядом стоял Егор. Он почудился ей каким-то другим, похожим на идола. Взгляд его был тяжел.
— Полежи здесь, Дуня. Тебе надо отдохнуть, — хрипло сказал он.
— А что потом? — пролепетала Дуня.
— Потом поедем к твоему жениху. Он недалеко.
