— Судорогов?
— Да, Константин, с Женей, конечно… И Дима Кравцов, как раз у него на квартирке, вернее, у его бабушки; сама она на даче. Это недалеко от родителей Марка. Тебя тоже зовут — как новенькую.
— Меня? Это почему?
— Давай сначала выпьем за Марка.
— Давай.
И они выпили за Марка, а потом еще, и это «еще» было выпито с крайним удовольствием и надеждой.
— Вот так и надо пить, — сказала Галя. — Чтоб каждая родная жилочка внутри горела, визжала от счастья и прилива жизни…
— Так почему меня?
— Это моя работа. Я же тебе говорила, сестрица, что внутри ты наша. Тебя надо только открыть. Открыть для тебя самой.
— Это происходит; понемногу.
Посидев так с часок-другой, они расстались.
— Я позвоню, дам адрес. Ну, с Богом, — сказала Галя.
— Спасибо тебе за все, что ты сделала для моей души, — и Зея поцеловала сестру на прощание.
…Зее не пришлось долго ждать. В один прекрасный, но дождливый день Галя позвонила, зашла, и они поехали к Диме Кравцову на квартирку его бабушки.
— Я виделась с Марком. Ты будешь поражена, — промолвила Галя по дороге.
Они ехали в метро, поезд грохотал, но Галя вдруг наклонилась и шепнула Зее:
— Обрати внимание на лица людей… Особенно женщин… Несмотря на усталость, даже некоторую подавленность, какая сосредоточенность на себе, будто надо решить что-то важное для себя… У многих такое…
Зея расширила глазки и кивнула головой.
…На квартирке у Димы уже собрались… Сам хозяин бабушкиной квартиры, толстенько-веселый, но с мрачноватостью на дне глаз, восседал в старинном поломанном кресле. Остальные — Лев с Ириной, Судорогов с Женей и Марк — вокруг круглого стола на довольно крепких стульях. Никаких чаев и никаких напитков. Галя с Зеей приютились около Марка. Оказалось, что они не опоздали, собравшиеся пришли минут десять назад. Марк начал просто:
— Сейчас со мной все в порядке. Но была клиническая смерть. И я вышел из тела, и все окружающее превратилось в тени. Такими я видел их и свое покинутое тело, вокруг которого хлопотали врачи и сестры… Мое сознание было ясным и четким. Это продолжалось, может быть, минут десять, как мне сказали потом. Внезапно душа вернулась в тело, и тогда я очнулся возвращенным в эту жизнь…
В комнате зависло одноминутное молчание. Наконец Лев вздохнул и выговорил:
— Поздравляю… Великолепное путешествие, пусть и мимолетное…
— Главное, что ты жив! — воскликнула Женя.
— Уж не знаю, когда я был более живой — там или здесь…
— Вот это достойное замечание, — не без иронии, но в то же время со страхом ляпнул толстячок Дима.
На его слова никто не обратил внимания.
— Несмотря на банальность происшедшего, — продолжил Марк, — было все же полное ошеломление…
— Почему банальность? — удивилась Ирина.
— Потому что все происходило как по писаному, как наблюдалось много раз…
— А ошеломление?
— Потому что все это на своем опыте, на себе… Но действительно, хотя и как по писаному, было что-то таинственное, могучее, влекущее, что нельзя даже передать словом… Возможно, во мне появилось реальное ощущение преддверия, предчувствие того, что если связь с этой жизнью окончательно порвется, то я уйду в океан чего-то грозно реального, но неведомого и радикально иного…
— Был ужас?
— Никакого ужаса и страха. Я был абсолютно спокоен. И готов идти туда, зная, что спасение, точнее, освобождение только в духе… Но внутренне, в глубине души, я ощущал, что вернусь…
— Почему? — глухо спросила Зея.
— Потому что я вернулся. Рано мне улетать еще… Я свободно осмотрелся. Сознание, мысль, иное тело, как бы имитирующее физическое (это так называемое тонкое тело), — все при мне. Но физический мир стал тенью. Я легко проходил сквозь стены. И несколько растерянно прошелся вокруг. Но я чувствовал связь со своим покинутым телом и внутренне ощущал, что, если эта связь оборвется, я действительно уйду в другой мир, а сейчас я только в преддверии его… Такое междуцарствие не может продолжаться долго. Внезапно и молниеносно я познал, что возвращаюсь. Дальше не помню. Я очнулся уже в физическом теле. Рядом суетились врачи. Я огляделся вокруг и захохотал. Как у меня хватило сил на это — одному Богу известно. Врач, сестра, окружающие в ужасе отшатнулись…
Судорогов аж взвизгнул от восторга.
— Это изумительно! — подкрикнул он. — Так и надо реагировать на такое возвращение в этот, так сказать, гостеприимный мир! Ха-ха-ха!
— Я именно так и среагировал. Суть состояла в том, что этот гостеприимный мир показался мне просто смешным после моего возвращения. В принципе смешным. Мой хохот добил врачей. Если б они были потрусливей, они бы разбежались… Вот такая реанимация…
Никаноров хранил суровое молчание, но Дима Кравцов тоже хохотнул и спросил:
— Что у нас показалось таким смешным?
— Все и вся. Даже кошки. Я ощутил наш мир как нелепый придаток огромного, чудовищного, великого по смыслу и значению невидимого мира, невидимого для нас, со всеми его уровнями и обителями. Неведомый, великий мир, из которого произошел наш, но достаточно неудачно…
— Скажем, не совсем удачно, — хихикнула Женя. — Но удача была…
— Такое мое состояние длилось несколько дней. Я был спокоен, не обалдел, можно сказать, но смех разбирал меня… Потом я пришел в себя, но след такого опыта неизгладим. Одно дело — получать эти знания из книг, пусть и священных, другое — на собственном опыте.
— Врачи не сочли тебя сумасшедшим, когда ты хохотнул, возвращаясь? — любопытствуя, спросил Дима Кравцов.
— Почему-то нет. Они испугались, но впоследствии сочли такой хохот за нормальную реакцию. Главврач как-то ласково убедил их в этом.
— Он свой человек, — подтвердил Лев.
— А потом произошло нечто вопиющее, — продолжал Марк. — Я не знаю, какой юморной бес толкал меня на эти поступки… Путешествуя эдак минут 10 в преддвериях того света, я заметил, что одна сестра, кстати, довольно зловредная, как-то погано занимается сексом, запершись в клозете. Мужик ее был из больных, грязный, жуткий, бородатый и истеричный. Да и поза была — хоть чертей выноси!
— Кошмар! Бедная девушка! — воскликнула Зея.
— Вот я, как только встал на ноги, возьми и подойди к ней. Она читает. Я наклонился и шепнул ей в ушко: «В рабочее время с полумертвым, да еще в клозете, да еще в позорной позе — нехорошо!» Она, юркая, как взвизгнет — и бежать! Что она подумала — не знаю. Может быть, что, мол, проговорился, черт лохматый? Вряд ли, как он мог проговориться, когда на следующее утро он умер! Чертям разве что, но они и так все видят.
